Ницше: Утренняя заря: Царство красоты

   
Книга пятая
Из мира мыслителя

394

Царство красоты больше. Как мы блуждаем в природе с целью открыть красоту и пытаемся то при солнечном свете, то при грозовом небе, то при бледных сумерках посмотреть берег со скалами, бухтами, соснами – тогда, когда он бывает совершенно и художественно красив, так следовало бы нам блуждать и между людьми, ища между ними добро и зло, чтобы открыть свойственную им красоту, которая у одного блестит при солнечном свете, у другого – во время грозы, у третьего – только в полуночи. Разве невозможно наслаждаться злым человеком, как диким ландшафтом, который имеет своеобразные линии и игру света и тени; если тот же самый человек, когда он показывает себя добрым или справедливым, представляется нам карикатурой и уродством и становится неприятным нам, точно пятно на природе? Да, это невозможно! До сих пор дозволялось только искать красоты в морально хорошем – вполне понятная причина, почему приходилось находить так мало; и искать так много воображаемой красоты без плоти и костей! У злых есть сотни видов счастья, о которых добродетельные не имеют никакого представления, – также есть у них и сотни видов красоты, из которых многие еще не открыты.

395

Бесчеловечность мудреца. От мудреца, с его тяжелым, всесокрушающим ходом мысли, от мудреца, который, по словам буддийской песни, «бродит одиноко, как носорог», требуются время от времени признаки примирительной и кроткой человечности; требуются не только та более быстрая походка, кротость и общительность духа, не только остроумие и некоторый скептицизм по отношению к самому себе, но также и противоречия и по временам участие в господствующей нелепице. Чтобы не быть похожим на колесо, которое катится, как судьба, мудрец, желающий учить, должен употреблять свои ошибки на то, чтобы приукрасить себя, и, говоря: «презирайте меня!» – он должен просить о милости быть ходатаем за истину. Он поведет вас в горы, он, может быть, будет опасен для вашей жизни: за это он охотно предоставляет вам отмщать такому предводителю, – вот цена, которой он покупает себе удовольствие идти впереди. Вспомните о том, что чувствовали вы, когда он вел вас чрез мрачную пещеру опасной дорогой. Как билось ваше сердце и с досадой говорило себе: «Этот руководитель мог бы сделать что-нибудь лучшее, чем ползать здесь! Он носит на себе печать жадных до новизны тунеядцев, – и уж не много ли чести оказываем мы ему, что придаем ему некоторое значение, следуя за ним»?

396

На пиру многих. Как бываешь счастлив, когда питаешься так, как птицы, из руки кого-нибудь, кто бросает семя птицам, не обращая большого внимания на них самих и на их достоинство! Жить, как птица, которая прилетает и улетает и ничьего имени не носит в клюве! Насыщаться на пиру многих – мое удовольствие.

397

Другая любовь к ближнему. Возбужденное, шумное, беспокойное, нервное существо составляет противоположность великой страсти: эта последняя, живя в глубине души, как спокойный сильный огонь, притягивая к себе все теплое и горячее, заставляет человека смотреть на внешний мир холодно и равнодушно и налагает на характер человека некоторое бесстрашие. Такие люди способны, правда, любить ближнего, но эта их любовь совсем иного рода, чем любовь людей общительных и желающих нравиться: это кроткая, рассудительная, спокойная дружба. Они смотрят как бы из окна своего замка, который играет роль их крепости, и именно в силу этого – их тюрьмы: взгляд на свободное пространство, лежащее вне их тюрьмы, взгляд на других им приятен!

398

Не оправдываться. – А: Но почему же ты не хочешь оправдаться? – В: Я мог бы оправдаться и в этом, и в сотне других вещей, но я презираю удовольствие, которое испытывается при оправдании: эти вещи для меня не очень важны, и я охотнее буду носить на себе их пятна, чем доставлю этим ничтожествам злобную радость, позволив им сказать обо мне: «Однако он считает эти вещи очень важными для себя!» Но это решительно неправда! Может быть, поэтому я должен был бы еще больше возложить на себя обязанность исправлять неверные представления о себе: я слишком неподвижен и равнодушен к себе самому и к тому, что совершается мною.

399

Где надобно строить свой дом? Если ты чувствуешь себя великим и плодотворным в уединении, то общество сделает тебя мелким и непроизводительным, и наоборот. Могуча нежность отца – и где охватывает тебя такое расположение, там и строй свой дом – будь то в тесноте или в уединении. Ubi pater sum, ibi patria.

400

Становиться тяжелым. Вы не знаете его: он может повесить на себя большую тяжесть; он берет ее, однако, всю с собою на высоту. А вы по вашим слабым взмахам крыльев заключаете, что он хочет остаться внизу и потому вешает на себя всю тяжесть.

401

Праздник жатвы духа. Со дня на день накапливаются и бьют ключом изобилия опыты, факты и мысли о них, и мечты об этих мыслях – неизмеримое, привлекательное богатство! Такое громадное богатство, что от одного взгляда на него кружится голова! Но я завидую иногда нищему духом, когда я бываю утомлен: ибо управление таким богатством – трудная вещь, и эта трудность нередко губит все счастье. Да! если бы достаточно было только смотреть на него! Если бы возможно было быть только скрягой своего знания!

402

Освобожденный от скептицизма. «Некоторые выходят из общего морального скептицизма в дурном расположении духа, слабыми, разбитыми, как бы источенными, полусъеденными червями, а я становлюсь бодрее, здоровее, чем когда-нибудь, с возрожденными инстинктами. Чем сильнее ветер, тем выше море; чем грознее опасность, тем лучше я чувствую себя. Червем я не сделался, хотя некогда я копал и рыл, как червь». —

В: Ты перестал быть скептиком! Ты отрицаешь! – А: И этим я снова научился говорить «да».

403

Мимо! Пощадите его! Оставьте его в его уединении! Неужели вы хотите совсем разбить его? Он получил трещину, как стакан, в который налили горячей воды, – а он был такой дорогой стакан!

404

Любовь и действительность! Из любви мы бываем ловкими преступниками в правде и привычными ворами и укрывателями и стараемся верить в истинность того, в чем сомневаемся. Поэтому мыслитель должен постоянно обращать в бегство тех лиц, которых он любит (а это обычно бывают те лица, которые его не любят), для того чтобы они показали ему свое жало и свою злость и таким образом перестали увлекать tго. Следовательно, благо мыслителя будет иметь свои лунные фазы.

405

Неизбежное. Переживайте, что хотите: кто не желает вам добра, тот видит в переживаемом вами повод умалить вас! Если даже вы испытаете самые глубокие перемены чувства и познания и выйдете, наконец, как выздоравливающий, с болезненной улыбкой на свободу, найдется человек, который скажет: «Вот он считает свою болезнь аргументом, свое бессилие – доказательством бессилия всех, ему приятно становиться больным, чтобы чувствовать преимущество страдающего». Если кто-нибудь срывает с себя оковы и сильно поранит себя, то другой с насмешкой укажет на него: «Как он неловок! Так и должно быть со всяким, кто привык к своим оковам и по глупости срывает их!»

406

Два немца. Если сравнить Канта и Шопенгауэра с Платоном, Спинозой, Паскалем, Руссо, Гете, соотнеся их души, а не ум, то первым двоим это невыгодно: их мысли не составляют истории их души, там не увидишь ни романа, ни кризиса, ни катастрофы, ни смертного часа; их мышление не составляет в то же время и непроизвольной биографии их души, но разум – у Канта, а у Шопенгауэра – описание и отражение характера. Кант, насколько можно видеть его сквозь его мысли, является добрым и честным в лучшем смысле этого слова, но незначительным: ему недостает широты и силы, он не много пережил, его прием работать отнимал у него время пережить что-нибудь. Я подразумеваю, конечно, не те грубые внешние «опыты», но припадки и те конвульсии, которым подвержена даже самая уединенная и самая спокойная жизнь, имеющая досуг и горящая в страсти мышления. Шопенгауэр стоит все-таки несколько выше него, он одержим, по крайней мере, некоторым безобразием природы – ненавистью, алчностью, тщеславием, недоверием; он дик, и у него есть время и удобные моменты приложить к делу свою дикость. Но ему недоставало «развития», которого не было и в его мировоззрении: он не имел «истории».

407

Искать свою среду. Слишком ли многого мы ищем, если сводим знакомства с людьми, которые так кротки, приятны и полезны, как вкусны и питательны делаются каштаны, если их вовремя положить в огонь и вовремя вынуть из огня? Кто немногого ожидает, да и это, вдобавок, принимает как подарок, а не как заслуженное, как будто бы принесли им это птицы или пчелы? Кто настолько горд, чтобы смотреть на это как на вознаграждение? И кто настолько серьезен в своей страсти познавания и честности, что не имеет времени для славы и удовольствия в ней? Таких людей мы назвали бы философами.

408

Недовольство человеком. – А: Познавай! Да! Но всегда как человек! Как? Сидеть постоянно все пред одной и той же комедией, играть постоянно одну и ту же комедию? Никогда не смотреть на вещи другими глазами? И как бесчисленны ни были бы виды существ, органы которых лучше годятся для познавания! Что же познает человечество в конце всего своего познавания? Свои органы! А это равняется, может быть, невозможности познавания! Больно и отвратительно! – В: Это скверный припадок: тебя обуревает разум. Но завтра ты опять начнешь познавать и опять окажешься в среде неразумия, т. е. опять полюбишь человеческое!

409

Собственная дорога. Если мы делаем решительный шаг и вступаем на путь, который называют «своей дорогой», то перед нами мгновенно раскрывается тайна: все, кто был дружен с нами, кто доверял нам, – все они воображали себе, что имеют превосходство над нами, и оскорбляются. Самые лучшие из них ведут себя снисходительно и терпеливо ждут, когда мы опять вступим на «правильный путь», а правильный путь знают они! Другие смеются и ведут себя так, как будто мы временно делаем глупость и лукаво указывают соблазнителя. Более злые считают нас заносчивыми дураками и стараются очернить наши мотивы, а худшие видят в нас злейших врагов, жаждущих мстить нам за свою долгую зависимость, и боятся нас. Как же быть? Вот мой совет: начать свою самостоятельность тем, чтобы обещать, за год вперед, всем нашим знакомым амнистию за все их прегрешения.

410

Далекие перспективы. – А: Но к чему это уединение? – В: Я ни на кого не сержусь. Но мне кажется, что из уединения мне отчетливее и красивее представляются мои друзья, чем когда я бываю вместе с ними. И когда я сильнее всего любил и чувствовал музыку, я жил вдали от нее. Кажется, мне нужна далекая перспектива для того, чтобы хорошо думать о вещах.

411

Золото и голод. Там и сям встречаются люди, которые превращают в золото все, к чему имеют отношение. В один прекрасный день они откроют, что сами они должны голодать при этом. Вокруг них все блестит, все превосходно, все идеально недоступно, а они ищут вещь, которую им невозможно было бы превратить в золото, и с какой тоской ищут они ее! Точно голодный ищет пищи! За что хватиться им?

412

Стыд. Вот стоит горячий конь и бьет копытом землю; он ржет, он хочет скакать, он любит того, кто ездит на нем, – но о! позор! сегодня он не может вскочить на него, он устал. Таков позор утомившегося мыслителя пред его философией.

413

Против расточительной любви. Не краснеем ли мы, поймав себя на страстном нерасположении? Но это должно бы случаться с нами и при страстной склонности, вследствие той несправедливости, которая заключается в ней! Да, еще больше! Есть люди, которые чувствуют себя стесненными и связанными, если кто-нибудь выказывает им свою любовь лишь настолько, сколько он отнимает ее у других. А если скажут нам еще, что мы избранные, что нас предпочитают! Ах! я не могу быть благодарным за такое избрание, я замечаю, что питаю зло к тому, который хочет так отличить меня: он не должен любить меня за счет других! Не надобно быть в тягость никому, и не следует отнимать то, в чем нуждаются другие.

414

Друзья в нужде. Иногда мы замечаем, что кто-нибудь из наших друзей больше принадлежит другому, чем нам, что его деликатность мучится при этом решении и что его самолюбие не способно на это решение. Тогда мы должны сделать ему облегчение и освободить его от себя. Это же мы должны сделать и тогда, когда мы усваиваем такой образ мыслей, какой был бы вреден для него. Наша любовь к нему должна побудить нас хотя бы с помощью несправедливости сделать так, чтобы он с чистой совестью разошелся с нами.

415

Эти маленькие истины! «Вы знаете все это, но вы никогда не испытывали этого, и я вашего свидетельства не принимаю! Эти “маленькие истины”,, они кажутся вам маленькими, потому что вы купили их не своею кровью!» – Но разве они бывают великими потому, что заплатят за них очень дорого? А кровь всегда очень дорога! – «Вы думаете? Как дорожите вы кровью»!

416

Потому и уединение! – А: Так ты опять идешь в свою пустыню? – В: Среди многих я живу, как многие, и мыслю не так, как я; спустя некоторое время я чувствую, что как будто бы хотят изгнать меня из меня самого и похитить мою душу, и я становлюсь зол на каждого и боюсь каждого. Пустыня мне необходима, чтобы снова сделаться добрым.

417

Под южным ветром. – А: Я больше не понимаю себя. Еще вчера во мне было так бурно, но зато так тепло, так светло! А сегодня все спокойно, широко, грустно, мрачно, как лагуны Венеции; я ничего не хочу, я дышу глубоко и, однако, внутри у меня такая досада на это «ничего не хочу», так плещутся волны туда и сюда в море моей меланхолии. – В: Ты описываешь маленькую приятную болезнь. Ближайший норд-ост исцелит тебя от нее! – А: Почему же!

418

На собственном дереве. – А: Ни у одного мыслителя я не нахожу в мыслях столько для меня удовольствия, как в своих собственных; конечно, это ничего не говорит об их ценности, но я был бы дураком, если бы я пренебрег вкуснейшими для меня плодами из-за того, что они случайно растут на моем дереве. И однажды я был таким дураком. – В: Другие наоборот, но это тоже ничего не говорит о ценности их мыслей, вернее – против их ценности.

419

Последний аргумент храброго. – «В этом кустарнике змеи». – «Хорошо! Я пойду и перебью их». – «А если ты сделаешься их жертвой, а не они твоей?» – «Что ж!»

420

Наши учителя. В юности берут себе учителей и руководителей из современных и из того круга, с которым сталкиваются. Мы имеем бессознательную уверенность в том, что современность должна иметь учителей, которые для нас более пригодны, чем для всякого другого, и что мы должны найти их без больших затруднений. За это ребячество приходится рассчитываться позднее большими выкупными деньгами: приходится на себе нести наказание за своих учителей. Тогда начинают искать настоящих руководителей кругом во всем мире, в том числе и в минувшем, но бывает уже поздно. И, что хуже всего, мы узнаем, что они жили в то время, когда мы были молоды, и что мы тогда ошиблись.

421

Злой принцип. Платон отлично описал, как философски мыслящий человек, внутри каждого существующего общества, должен иметь значение человека во всех отношениях самого нечестивого: будучи критиком всех обычаев, он должен являться противоположностью нравственного человека. И если он не простирает своих требований так далеко, чтобы стать законодателем новых обычаев, то остается в воспоминании людей в виде «злого принципа». Отсюда мы можем понять, как довольно слабомыслящий и склонный к новизне город Афины ценил Платона еще при его жизни; что удивительного, если философ этот, который, как он сам говорил, в самом теле имел «политическую жилку», трижды производил опыты в Сицилии, где, по-видимому, разрасталось общегреческое средиземное государство? В этом государстве и с его помощью надеялся Платон сделать для всех греков то, что позднее сделал Магомет для своих арабов: определить и важные, и мелкие обычаи, и притом обычаи ежедневной жизни каждого лица: и мир мог бы пережить платонизирование европейского юга. И если бы это состояние продолжалось еще и теперь, то мы почитали бы в Платоне «добрый принцип». Но Платон не имел успеха, а потому за ним и осталась слава фантазера.

422

Очищающий глаз. Можно было бы говорить о «гении» таких людей, у которых, как, например, у Платона, Спинозы, Гете, ум слабо привязан к характеру и темпераменту как окрыленное существо, которое легко может отделиться от них и подняться высоко над ними. Наоборот, больше всего говорят о своем гении именно те, которые никогда не порывали связей со своим темпераментом и умели давать ему самое духовное, самое большое, самое общее, при обстоятельствах – даже космическое выражение (как, например, Шопенгауэр). Эти гении не могли взлететь над самими собой, но куда бы они ни прилетали, они думали, что они уже были там, – такова их «величина». Другие, которым ближе подходит это имя, имеют чистый, очищающий глаз, который, очевидно, вырос из их темперамента и характера, но свободный от них и в противоречии с ними смотрит на мир и любит его. Но и им этот глаз подарен был не сразу: есть школа и практика взгляда; которому посчастливится, тот вовремя находит учителя чистого созерцания.

423

Не требовать. Вы не знаете его! Да, он легко и свободно подчиняется людям и обстоятельствам и добродушно относится к тем и другим; его единственная просьба – оставить его в покое, но это лишь до тех пор, пока люди и вещи не требуют подчинения. Всякое требование делает его гордым, подозрительным, воинственным.

..................................................................
Фридрих Ницше произведения и цитаты
 

НА ГЛАВНУЮ
 
Предисловие    1
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  2
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  3
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  4
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  5
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  6
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  7
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  8
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  9
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  10
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  11
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  12
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  13
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  14
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  15
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  16
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  17
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  18
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ  19
Цитаты         20
         

         
НИЦШЕ цитаты
НИЦШЕ о любви
НИЦШЕ о женщинах
НИЦШЕ афоризмы

ПРОИЗВЕДЕНИЯ:
 
предисловие
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 1
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 2
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 3
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 4
 
другой перевод:
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 1
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 2
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 3
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 4
 
Антихрист
Сумерки идолов
Ecce Homo
По ту сторону добра
Воля к власти
К генеалогии морали
Человеческое  1
Человеческое  2
Весёлая наука 1
Весёлая наука 2
стихи