О мечтающих об ином мире
Однажды Заратустра устремил мечты свои по ту сторону человека, подобно тем, кто мечтает о мире ином.
«Творением страдающего и измученного Бога предстал тогда мне наш мир.
Грезой показался мне он и вымыслом Бога; разноцветным фимиамом пред очами недовольного божества мир сей представился мне.
„Добро“ и „Зло“, „Радость“ и
„Страдание“, „Я“ и „Ты“ — все
казалось мне разноцветным фимиамом перед оком творца. Отвратить от себя
взор свой хотелось ему — и создал он мир.
Отвратить взор от страданий своих и забыться — это пьянящая
радость для тех, кто страдает. Самозабвением и опьяняющей радостью
увиделся мне этот мир.
Мир, вечно несовершенный; несовершенное отображение вечного
противоречия, опьяняющая радость для своего несовершенного творца
— таким увиделся мне некогда этот мир.
Так, подобно тем, кто мечтает о мире ином, устремил я однажды мечты
свои по ту сторону человека. Действительно ли — по ту сторону?
О братья мои, этот Бог, созданный мной, был делом рук человека и безумием его, подобно всем прочим богам!
Человеком был он, и притом — лишь малой частью человека и моего
„Я“: из моего же пепла и пламени пришел ко мне этот
призрак. Поистине, не из мира иного явился он!
И что же, братья мои? Я преодолел себя, страдающего, я отнес пепел свой
в горы и ярчайшее пламя обрел для себя. Взгляните! Призрак отступил от
меня!
Мукой и страданием было бы теперь для меня верить в подобные призраки:
горем и унижением было бы это для выздоравливающего. Так говорю я тем,
кто мечтает о мире ином.
Горем, и бессилием, и коротким безумием счастья, которое знает лишь мучительно страдающий, созданы все иные миры.
Усталость, жаждущая одним прыжком — смертельным прыжком
— достигнуть последних пределов, жалкая усталость неведения, не
желающая больше хотеть, — это она создала всех богов и все иные
миры.
Верьте мне, братья мои! Тело, отчаявшееся в теле, пальцами ослепленного духа ощупывало последние стены.
Верьте мне, братья мои! Тело, отчаявшееся в земле, прислушивалось к тому, что говорили недра бытия.
И вот — захотело оно пробиться сквозь последние стены, выйти из последних пределов своих и достичь мира иного.
Но надежно спрятан от людей „мир иной“ —
нечеловеческое, полностью лишенное всех человеческих черт, небесное
Ничто; и безмолвствуют недра бытия, и никогда не обращаются к человеку,
кроме как в образе Человека.
Поистине, трудно доказать всякое бытие и трудно заставить его говорить.
Но скажите мне, братья, самое дивное из всего сущего — не
доказано ли оно наилучшим образом?
Да, само мое „Я“ и весь хаос противоречий его честнее всего
свидетельствует о бытие своем: творящее, оценивающее, жаждущее
„Я“ — есть мера и ценность всех вещей.
И это мое „Я“, самое правдивое свидетельство бытия, говорит
о теле и стремится к нему, даже когда предается страстным мечтам и
трепещет разбитыми крыльями.
Все честнее учится оно говорить, это „Я“; и чем больше учится, тем больше находит слов, чтобы хвалить тело и землю.
Новой гордости научило меня мое „Я“, этой гордости учу я
теперь людей: не прятать больше голову в песок небесных абстракций, но
высоко держать ее, эту голову, созидающую смысл земли!
Новой воле учу я людей: принять тот путь, по которому ранее шли слепо и
наугад, и охотно следовать ему, и восхвалять его, и не отклоняться от
него в сторону, тайком, подобно больным и умирающим!
Это они, больные и умирающие, презрели тело и землю, выдумали Неземное
и искупительные кровавые жертвы:[11] но даже эти мрачные яды, столь
сладостные для них, они брали у земли и у тела!
От нищеты и бедствий своих хотели они убежать, но звезды были чересчур
далеко. И вздыхали они: „Ах, если бы были пути в небе, по которым
можно было бы пробраться в иное бытие, дабы обрести счастье!“
— и вот они изобрели для себя эти лазейки и кровавое питье!
Неблагодарные! — они возомнили, что сумели отречься от тела и от
земли. Но кому же обязаны они болью и блаженством этого отречения?
— Своему телу и этой земле.
Заратустра кроток с больными. Поистине, не гневается он на их
неблагодарность и на все то, что служит им утешением. Пусть же
выздоравливают они и преодолевают себя, пусть создадут себе высшее тело!
И выздоравливающего не попрекает Заратустра, когда тот с нежностью
взирает на заблуждения свои, а в полночь прокрадывается к могиле Бога
своего; но болезнью и слабостью тела остаются для меня слезы его.
Всегда много больных среди мечтателей и тех, кто исходит тоской по
божеству: яростно ненавидят они познающего и ту, самую младшую из
добродетелей, что зовется правдивостью.
Назад, во тьму минувшего оглядываются они; действительно, иначе
смотрели тогда на мечту и на веру: умопомешательство считалось
богоподобием, а сомнение — грехом.
Слишком хорошо знаю я этих богоподобных и знаю, чего хотят они: они
жаждут, чтобы веровали в них и чтобы сомнение было грехом. Хорошо знаю
я и то, во что они сами веруют больше всего.
Поистине, не в иные миры и не в искупительную силу крови — в тело
истово веруют они; собственное тело для них — „вещь в
себе“.
Но больна эта вещь: они охотно сбросили бы кожу. Оттого и слушают они проповедников смерти и сами проповедуют мир иной.
Братья мои, вслушайтесь лучше в голос здорового тела: чист и честен голос его.
Правдивее и честнее говорит здоровое тело — сильное и совершенное, и говорит оно о смысле земли».
Так говорил Заратустра.
.....................................................
©
Copyright: Фридрих Ницше