О преступнике
Вы не хотите убивать, пока животное не опустится на колени, вы, судьи и
заклатели жертв? Взгляните, бледный преступник склонился: глаза его
говорят о великом презрении.
«Мое „Я“ есть нечто, что должно преодолеть: мое
„Я“ — причина великого презрения к человеку»,
— говорят глаза его.
То, что он сам осудил себя, было величайшим моментом жизни его: не дайте же возвысившемуся снова пасть!
Нет иного избавления, кроме скорой смерти, для того, кто так страдает от самого себя.
Судьи, из сострадания должны вы убивать, а не из мести, и, убивая, заботиться о том, чтобы жизнь оправдала вас самих.
Недостаточно только примириться с тем, кого казните вы. Да будет скорбь
ваша любовью к Сверхчеловеку: так оправдаете вы продление собственной
жизни!
«Враг» — должны вы провозгласить, а не
«злодей»; «больной», а не «плут»;
«безумец», а не «грешник».
А ты, обагренный кровью судья, если бы вздумал ты вслух высказать то,
что совершил уже в мыслях, каждый воскликнул бы: «Прочь эту
мерзость, прочь этого ядовитого гада!».
Но одно — мысль, другое — дело, третье — образ дела. Между ними не вращается колесо причинности.
Некий образ сделал бледным этого человека. На равных был он с делом своим, совершая его; но свершив, не вынес образа его.
Отныне лишь преступника, совершившего злодеяние, стал он видеть в себе. Безумием называю я это: исключение стало сутью для него.
Проведенная черта завораживает курицу; удар, который нанес он, заворожил его бедный разум. Безумием после дела называю я это.
Слушайте, судьи! Есть еще и другое безумие — это безумие перед деянием. Нет, недостаточно глубоко проникли вы в эту душу!
Так говорит обагренный кровью судья: «Для чего убил этот
преступник? Он хотел ограбить!». Я же говорю вам: душа его алкала
крови, а не кражи: он томился по счастью ножа!
Но слабый разум не вместил этого безумия и переубедил его.
«Велика важность — кровь! — говорил разум его,
— по крайней мере можно еще и ограбить! Отмстить!»
И он послушался своего слабого разума и рассуждений его, свинцом легли
они на него, и вот, убивая, он еще и ограбил. Ибо ему не хотелось
стыдиться безумия своего.
Теперь свинцовым грузом легла на него вина, а его разум снова недвижим, расслаблен и туп.
Если бы только мог он встряхнуть головой, сбросил бы он это бремя; кто еще может сбросить его?
Что же такое этот человек? Скопище болезней, через дух его проникающих в мир, — там ищут они добычу себе.
Что же такое этот человек? Клубок ядовитых змей, которые всегда в
разладе между собой, — и вот они расползаются по свету в поисках
поживы.
Взгляните на это несчастное тело! То, по чему томилось оно и от чего
страдало, пыталась объяснить эта жалкая душа; и она объясняла это как
радость убийства, как желание испытать счастье ножа.
На тех, кто ныне подвержен недугу, нападает зло, вернее, то, что ныне
считается злом: и вот — эти страждущие сами хотят причинить боль,
и притом посредством того же, что им самим причиняет страдание. Но были
другие времена и другое добро и зло.
Некогда злом были сомнение и воля к Самости; еретиками, колдунами
становились подверженные недугу, как колдуны и еретики, страдали они и
хотели других заставить страдать.
Но это не вмещается в ваши уши, ибо противоречит тому, чему поучают вас
«добрые». Но какое мне дело до ваших «добрых»!
Многое в них вызывает во мне отвращение, и поистине, не зло их. Но
хотелось бы мне, чтобы безумие охватило их и погибли они, как этот
бледный преступник!
Поистине, хотел бы я, чтобы безумие их называлось истиной, или
верностью, или справедливостью: но у них есть
«добродетель», чтобы жить долго, пребывая в жалком
самодовольстве.
Я — перила моста над бурным потоком: держись за меня тот, кто может держаться! Но костылями не стану я вам.
Так говорил Заратустра.
.....................................................
©
Copyright: Фридрих Ницше