И Заратустра в раздумье продолжал свой путь, спускаясь всё ниже, проходя по лесам и мимо болот; и как случается с каждым, кто обдумывает трудные вещи, наступил он нечаянно на человека. И вот посыпались ему разом в лицо крик боли, два проклятья и двадцать скверных ругательств - так что он в испуге замахнулся палкой и ещё ударил того, на кого наступил. Но тотчас же он опомнился; и сердце его смеялось над глупостью, только что совершённой им.

«Прости, - сказал он человеку, на которого наступил и который с яростью приподнялся и сел, - прости и выслушай прежде сравнение.

Как путник, мечтающий о далёких вещах, нечаянно на пустынной улице наталкивается на спящую собаку, лежащую на солнце;

- как оба они вскакивают и бросаются друг на друга, подобно смертельным врагам, оба смертельно испуганные, - так случилось и с нами.

И однако! И однако - немногого недоставало, чтобы они приласкали друг друга, эта собака и этот одинокий! Ведь оба они - одинокие!»

«Кто бы ты ни был, - ответил, всё ещё в гневе, человек, на которого наступил Заратустра, - ты слишком больно наступаешь на меня и своим сравнением, а не только своей ногою!

Смотри, разве я собака?» - и при этих словах тот, кто сидел, поднялся и вытащил свою голую руку из болота. Ибо сперва он лежал, вытянувшись на земле, скрытый и неузнаваемый, как те, кто выслеживают болотную дичь.

«Но что с тобой! - воскликнул испуганный Заратустра, ибо он увидел кровь, обильно струившуюся по обнажённой руке. - Что случилось с тобой? Не укусило ли тебя, несчастный, какое-нибудь вредное животное?»

Обливавшийся кровью улыбнулся, всё ещё продолжая сердиться. «Что тебе за дело! - сказал он и хотел идти дальше. - Здесь я дома и в своём царстве. Пусть спрашивает меня кто хочет: но всякому болвану вряд ли стану я отвечать».

«Ты заблуждаешься, - сказал Заратустра с состраданием и удержал его, - ты ошибаешься: здесь ты не в своём, а в моём царстве, и здесь ни с кем не должно быть несчастья.

Называй меня, впрочем, как хочешь, - я тот, кем я должен быть. Сам же себя называю я Заратустрой.

Ну что ж! Там вверху идёт дорога к пещере Заратустры, она не далека, - не хочешь ли ты у меня полечить свои раны?

Пришлось тебе плохо, несчастный, в этой жизни: сперва укусило тебя животное, и потом - наступил на тебя человек!» -

Но, услыхав имя Заратустры, задетый преобразился. «Что со мной! - воскликнул он. - Кто же интересует меня ещё в этой жизни, как не этот единственный человек - Заратустра и не это единственное животное, живущее кровью, - пиявка?

Ради пиявки лежал я здесь, на краю этого болота, как рыболов, и уже была моя вытянутая рука укушена десять раз, как вдруг начинает питаться моей кровью ещё более прекрасное животное, сам Заратустра!

О счастье! О чудо! Да будет благословен самый день, привлекший меня в это болото! Да будет благословенна лучшая, самая действительная из кровососных банок, ныне живущих, да будет благословенна великая пиявка совести, Заратустра!»

Так говорил тот, на кого наступил Заратустра; и Заратустра радовался словам его и их тонкой почтительности. «Кто ты? - спросил он и протянул ему руку. - Между нами остаётся ещё многое, что надо выяснить и осветить; но уже, кажется мне, настаёт чистый, ясный день».

«Я совестливый духом, - отвечал вопрошаемый, - и в вопросах духа трудно найти кого-либо более меткого, более едкого и более твёрдого, чем я, исключая того, у кого я учился, самого Заратустру.

Лучше ничего не знать, чем знать многое наполовину! Лучше быть глупцом на свой риск, чем мудрецом на основании чужих мнений! Я - доискиваюсь основы:

- что до того, велика ли она или мала? Называется ли она болотом или небом? Пяди основания достаточно для меня: если только она действительно есть основание и почва!

- пяди основания: на нём можно стоять. В истинной совестливости знания нет ничего, ни большого, ни малого».

«Так ты, быть может, познающий пиявку? - спросил Заратустра. - И ты исследуешь пиявку до последнего основания, ты, совестливый духом?»

«О Заратустра, - отвечал тот, на кого наступил Заратустра, - было бы чудовищно, если бы дерзнул я на это!

Но если что знаю я прекрасно и досконально, так это мозг пиявки - это мой мир!

И это также мир! - Но прости, если здесь говорит моя гордость, ибо здесь нет мне равного. Поэтому и сказал я «здесь я дома».

Сколько уже времени исследую я эту единственную вещь, мозг пиявки, чтобы скользкая истина не ускользнула от меня! Здесь моё царство!

- ради этого отбросил я всё остальное, ради этого стал я равнодушен ко всему остальному; и рядом со знанием моим простирается чёрное невежество моё.

Совестливость духа моего требует от меня, чтобы знал я что-нибудь одно и остальное не знал: мне противны все половинчатые духом, все туманные, порхающие и мечтательные.

Где кончается честность моя, я слеп и хочу быть слепым. Но где я хочу знать, хочу я также быть честным, а именно суровым, метким, едким, жёстким и неумолимым.

Как сказал ты однажды, о Заратустра: «Дух есть жизнь, которая сама врезается в жизнь», это соблазнило и привело меня к учению твоему. И, поистине, собственною кровью умножил я себе собственное знание!»

- «Как доказывает очевидность», - перебил Заратустра; ибо кровь всё ещё текла по обнажённой руке совестливого духом. Ибо десять пиявок впились в неё.

«О странный малый, сколь многому учит меня эта очевидность, именно сам ты! И, быть может, не всё следовало бы мне влить в твои меткие уши!

Ну что ж! Расстанемся здесь! Но мне очень хотелось бы опять встретиться с тобой. Там вверху идёт дорога к пещере моей - сегодня ночью будешь ты там желанным гостем моим!

Мне хотелось бы также полечить тело твоё, на которое наступил ногой 3аратустра, - об этом я подумаю. А теперь мне пора, меня зовёт от тебя крик о помощи».

Так говорил Заратустра.