Весёлая наука: Ницше: Своей боли я дал кличку и называю ее собакой 

 
Читайте Фридриха Ницше - Весёлая Наука полный текст  
   
Книга четвёртая
 
Моя собака. – Своей боли я дал кличку и называю ее «собакой», – она так же верна, так же навязчива и бесстыдна, так же забавна и умна, как всякая другая собака, и я могу распоряжаться ею вполне и изливать на нее свое раздражение – совершенно так же, как это делают другие люди со своими собаками, слугами и женами.

Не надо больше изображать страдания! – Я хочу поступать, как Рафаэль, и не давать картин страданий. На свете достаточно возвышенных вещей для того, чтобы искать возвышенное там, где оно братски живет с жестокостью: я не мог бы удовлетворить моего честолюбия ролью вдохновенного палача.

Новые домашние животные. – Мне хочется иметь при себе своего льва и своего орла, чтобы во всякое время видеть в них ясного показателя того, насколько велика или насколько недостаточна моя сила. Должен ли я глядеть на них с трепетом, или наступит час, когда они в страхе будут взирать на меня?

О последнем часике. – Бури – вот что представляет для меня опасность: будет ли у меня своя буря, во время которой я пойду ко дну, как пошел ко дну Кромвель в настигшей его буре? Или я погасну, как свеча, не ветром гасимая, а сама усталая и пресыщенная, – свеча сгоревшая? Или же, наконец, я сам себя погашу, чтобы не сгореть?

Пророчествующие личности. – Вы совершенно не замечаете того, что пророки являются вместе с тем личностями, чрезвычайно страдающими; вы полагаете, что они обладают прекрасным «даром» и были бы рады получить его и в свое обладание, – но позвольте мне прибегнуть к одному сравнению. Как сильно могут страдать животные под влиянием воздушного и облачного электричества! Мы видим, что некоторые из них обладают пророческой способностью предвидеть погоду: таковы, напр., обезьяны (как это можно наблюдать даже в Европе, только не в зверинцах, а на Гибралтаре). Но мы не думаем о том, что предвидение им дается путем страдания! Когда сильное положительное электричество под влиянием надвигающегося облака, которого впрочем еще долго нельзя будет заметить глазом, превращается в отрицательное, и таким путем подготовляется перемена погоды, животные эти начинают вести себя так, как будто бы к ним приближается какой-нибудь враг: они или приготовляются к защите, или готовы обратиться в бегство. Таким образом дурную погоду они ощущают не как погоду, а как врага, руку которого они уже чувствуют на себе.

Взгляд на прошлое. – Переживая какой-нибудь период своей жизни, мы редко сознаем весь пафос его, именно как пафос; нам кажется, что данное состояние, – единственно возможное в данный момент и разумное, что оно, – говоря языком греков, – вполне этос, а не пафос. Два музыкальных тона вызывают у меня сегодня в памяти и зиму, и дом, и полную уединения жизнь, и в то же время наполняют мое существо тем чувством, которое я тогда переживал: я думал тогда, что чувство это останется со мной навсегда. Но я понимаю теперь, что оно было пафосом и страстью моей, предметом, подобным этой мучительной и полной утехи музыке, которым нельзя обладать в течение многих лет, а тем более вечно: такая жизнь была бы не по нашей планете.

Мудрость, заключающаяся 6 физическом страдании. – В боли кроется столько же мудрости, как и в наслаждении, она совершенно таким же образом принадлежит к перворазрядным силам, служащим для сохранения человеческого рода. В противном случае, ее давно бы уже не существовало; то обстоятельство, что она причиняет людям страдание, ни в коем случае не может служить аргументом против нее: ведь в этом заключается ее сущность. В боли мне слышится приказ капитана: «спустить паруса». Искусный пловец «человек» должен привыкнуть спускать паруса на тысячи ладов, иначе ему быстро пришлось бы распроститься с жизнью, и океан немедленно засосал бы его в свои пучины. Мы должны уметь убавлять энергию своей жизни: как только боль даст свой сигнал, значит, наступило время уменьшить свою деятельность, – значит, приближается большая опасность, буря, и мы хорошо сделаем, если постараемся, насколько возможно «сократиться». – Правда, есть люди, которые при приближении великой боли слышат, как раз, обратные призывы, и которые никогда не выглядят столь гордыми, воинственными и счастливыми, как во время бури; да, величайшие моменты их жизни создаются под влиянием боли. Это герои; они несут боль человечеству; они принадлежат к тем немногим из людей, которые нуждаются в такой же апологии, как и сама боль, – и им не следует отказать в этом! – Они также перворазрядные силы, сохраняющие и поддерживающие род человеческий, и являются таковыми только благодаря тому, что отказываются от всяких удобств жизни и не скрывают своего отвращения к счастью, зависящему от комфорта.

При свидании. А: Вполне ли я тебя понимаю? Ты ищешь? Где же среди окружающей тебя действительности твой угол и твоя звезда? Где можешь ты улечься на солнышке, чтобы ощущать благоденствие в переизбытке и оправдать свое собственное бытие? О, если бы каждый мог действовать только для самого себя, – так, кажется, мне говоришь ты, – если бы мог вырвать из своего ума необходимость говорить для всех, заботиться о других и об обществе! – В: Нет, желания мои заходят еще дальше; я ничего не ищу. Я хочу создать для себя свое собственное солнце.

Новое предупреждение. – Не будем же думать так много о наказаниях, порицании и исправлении! Изменить личность нам удастся только в редких случаях; но при этом мы не замечаем того, что мы сами испытываем изменения под влиянием этой личности. Обратим же хорошенько внимание на то, что наше собственное воздействие на каждое протекающее перед нами явление встречает противодействие и что мы даже бываем вынужденными отступить перед этим явлением! Не будем же бросаться в битву прямо! – а ведь таким именно видом борьбы и является порицание, наказание и желание исправить. Поднимемся же сами еще выше! Будем разукрашивать наш идеал все более и более сверкающими красками! Затемним других своим светом! Нет! Мы не хотим по доброй воле сгущать на себе темные краски, как это делают люди, прибегающие к наказаниям, и люди недовольные! Пойдемте лучше стороной! Отведем свой взор в сторону!

Сравнение. – Те мыслители, по мнению которых все звезды движутся по круговым путям, не принадлежат к числу глубочайших мыслителей; кто заглядывает в себя, как в бесконечно громадное мировое пространство и носит в себе Млечный Путь, тот знает, как непланомерны все эти млечные пути; они ведут к хаосу и лабиринту бытия.

Счастье в судьбе. – Когда судьба заставляет нас на время перейти в борьбе на сторону противника, она тем самым оказывает нам величайшее отличие. Таким путем мы предназначаемся к великой победе.

In media vita. – Нет! Жизнь не разочаровала меня! Из года в год я нахожу ее все богаче, желаннее и таинственнее, – и это чувство не покидает меня с того дня, когда на меня низошла великая освободительница – мысль о том, что жизнь должна быть опытом познающего, – а не долгом, не роком, не плутней! А само познание: может ли оно быть для других чем-нибудь иным, напр., ложем для отдыха или дорогой, ведущей к такому ложу, или праздной забавой, – для меня же оно является миром опасностей и побед, в котором даже и для героических чувств отведены особая арена и место для танцев. «Жизнь является средством познания» – с такою мыслью в сердце можно быть не только мужественным, но можно еще весело жить и весело смеяться. А разве тот, кто сумел бы вообще хорошо пожить и хорошо посмеяться, не оказался бы прежде всего способным на борьбу и победу?

Что относится к величию? – Разве достигнет чего-нибудь великого тот человек, который не чувствует в себе ни силы, ни желания взять на себя великие физические страдания? Одна только способность переносить страдания еще очень мало значит; в этом отношении слабые женщины и даже рабы доходят часто до совершенства. Но взять на себя великое страдание, слышать крик этого страдания и идти ко злу не в силу внутренней необходимости и необеспеченности – вот это величие.

Врачеватели душ наших и страдание. – Все моралисты и теологи имеют одну общую дурную привычку: они все стараются уверить человека, что ему живется крайне трудно, а потому необходимо радикальное лечение. А так как люди охотно в течение целых столетий прислушивались к их ученьям, то в конце концов они действительно усваивают кое-что из этого суеверия, начинают думать, что им живется очень плохо, и готовы охать, не находить ничего хорошего в жизни и устраивать в присутствии друг друга огорченные мины. На самом же деле, они глубоко уверены в своей жизни, горячо любят ее и при помощи чрезвычайно искусных хитростей умеют обходить неприятное и избегать страдания и несчастья. Мне нравится, что о боли и страдании всегда говорят чрезмерно много, как будто преувеличения в этом отношении являются признаком хорошей жизни, и замалчивают, напротив, умышленно о том, что против боли существует бесчисленное количество разных смягчающих средств, как усыпление или лихорадочная поспешность мысли, или какое-нибудь покойное положение, или добрые и дурные воспоминания, планы, надежды и многие роды гордости и сочувствия, которые имеют действие почти анестезирующих средств, а при сильных степенях боли само собою наступает беспамятство. Мы прекрасно умеем прибавлять по каплям сладость к нашей горечи, именно душевной горечи. В храбрости и возвышенности, равно как и в благородных, бешеных порывах покорности и смирения мы имеем для этого вспомогательные средства. Лишение является лишением едва ли на час: вместе с ним иной раз небо шлет нам дар, – напр., новую силу, – и, во всяком случае, всякая потеря должна являться поводом для нашей силы! Чего только ни повыдумали моралисты о внутренней немощи «дурных» людей. Чего только они ни налгалииам о несчастье страдающих личностей! – именно налгали, они прекрасно знали о чрезмерном счастье такого рода людей, но не промолвили об этом ни слова, ибо это противоречило бы их теории, по которой счастье возникает только тогда, когда страдание уничтожено, а воля молчит! Что же касается рецепта всех этих врачевателей душ наших и восхваления ими какого-то радикального средства, то да будет позволено предложить следующий вопрос: разве наша жизнь действительно столь преисполнена страданий и столь обременена, что ее можно с успехом променять на окаменелое состояние, в котором находятся стоики? Мы далеко не так плохо чувствуем себя, чтобы принудить себя к тяжелому образу жизни стоиков!

Быть серьезным. – Интеллект везде представляет из себя неповоротливую, мрачную, скрипящую машину, которую с трудом пускают в ход. «Отнестись серьезно к какой-нибудь вещи», значит хорошенько обдумать ее и обработать ее при помощи своей машины-интеллекта. О, как тяжело, должно быть, дается им процесс хорошего мышления! Человек, – это дорогое нам животное, – теряет хорошее расположение духа, по-видимому, всякий раз, как начинает хорошо думать; он становится «серьезным!» «Где смех и веселье, там нет мысли», говорит предрассудок, который сложился у этого серьезного животного против «веселой науки». – Хорошо же! покажем, что это предрассудок!

Повредишь глупости. – Столь упорная и убежденная проповедь о негодности эгоизма в общем, конечно, повредила эгоизму (в пользу, как я это повторю еще раз, стадных инстинктов) лишив его доброй совести и указывая в нем прямой источник всякого несчастья. «Эгоизм твой – горе твоей жизни», – так восклицали проповедники в течение тысячелетий: такое отношение, как сказано, вредило эгоизму и отняло у него много воодушевления, веселости, находчивости, красоты; оно сделало эгоизм глупее, возбудило к нему ненависть, отравило его! – Философия древности, напротив, видела главный источник всякого горя в другом; начиная с Сократа, мыслители неустанно повторяли: «ваше стремление избавиться от всякой мысли и ваша глупость, ваша покорность известным правилам общежития, ваше подчинение взглядам своего ближнего – вот благодаря чему вы так редко бываете счастливы, а мы, мыслители, именно, как мыслители, являемся счастливейшими людьми». Не найдем ли мы, что эта последняя проповедь против глупости имеет за собой больше оснований, чем вышеупомянутая проповедь против эгоизма; но, конечно, отнимая у глупости добрую совесть, философия причиняла этой глупости известный вред.

Досуг и праздность. – В погоне за золотом американцы проявляют чисто индейскую дикость, и безостановочная поспешность в работе, – этот специальный порок Нового Света, – начинает заражать уже старую Европу, прививать к ней такой же дикий образ жизни и распространять на нее такое же изумительное неразумие. Отдыха в настоящее время люди стыдятся; укоры совести человек чувствует даже в том случае, когда ему приходится предаваться продолжительному размышлению. Думают с часами в руках, все равно как обедают, не отрывая глаз от биржевого листка; каждый живет так, как будто бы он «мог пропустить что-нибудь». – «Лучше что-нибудь делать, чем ничего не делать», – вот на что роковым образом наталкивается всякое образование, всякий высший вкус. И как все формы явно разбиваются об эту поспешность работающих людей, так гибнет и чувство к самим формам, ухо и глаз отвыкают от мелодии движения. Доказательство можно найти в той неуклюжей ясности, которую в настоящее время требуют повсюду, во всех положениях, где только человек хочет быть искренним с другими людьми, в сношениях с друзьями, женщинами, родственниками, детьми, учителями, учениками, предводителями и князьями; – теперь нет ни времени, ни сил для церемоний, для того, чтобы обязать себя идти окольными путями, поддержать в обращении esprit и сохранить вообще otium. Жизнь постоянно принуждает гнаться за выгодой, доводить свой дух до изнурения, притворяться, хитрить, обгонять других: доблестью нашего времени является способность сделать что-нибудь быстрее, чем это успеет сделать кто-нибудь другой. Таким образом редко выпадает такой час, когда мы можем быть искренни: но тут мы оказываемся настолько утомленными, что не только машем на все рукой, но лежим плашмя. Под давлением этой склонности вырабатывается у нас особая манера писать свои письма; на их стиле и духе всегда будет лежать «печать времени». Остаются еще удовольствия, которые вытекают из общения с людьми и искусством, но мы относимся к этим удовольствиям, как переутомившиеся рабы. О, эта чрезмерная скромность, которую проявляют в своих требованиях к «радостям жизни» наши образованные и необразованные классы общества! О, это все возрастающее презрение к утехам жизни!

Работа все больше и больше привлекает на свою сторону всю добрую совесть: склонность к радостям жизни называется уже «потребностью в отдыхе», и признания в ней начинают даже стыдиться перед собой. Если вы застанете кого-нибудь врасплох на загородной прогулке, то вам торопятся объяснить, что это «ради здоровья». Да, недалеко то время, когда будут чувствовать угрызения совести и испытывать некоторое самопрезрение те лица, которые имеют склонность к vita contemplativa (т. е. к таким прогулкам, на которых человек радостно отдается своим мыслям). – А ведь прежде было обратное: работы стыдились. Человек хорошего происхождения скрывал свою работу, даже когда бывал к ней вынужден. Раба постоянно угнетала мысль, что он совершает что-то презираемое: слово «делать» уже само по себе вызывало презрение. «Благородные и знатные люди знают только otium и qellum», так рассуждали древние.

....................................
 Фридрих Ницше текст Весёлая наука