Ницше: музыка и Вагнер. Жизнь и биография Фридриха Ницше

Музыкальная дорожка Фридриха Ницше

Без музыки жизнь была бы заблуждением.
Фридрих Ницше «Сумерки идолов»

Для большинства неспециалистов имя Ницше прежде всего ассоциируется с его философскими воззрениями – именно как философ он главным образом и остался в истории. Это неудивительно, ведь именно философия по сути и была делом всей его жизни. Если здесь допустимы семейные аналогии, то философия была «супругой» Ницше. Но была у него и «возлюбленная», притом появившаяся раньше «супруги» и не оставившая его до самой смерти. Это, конечно же, музыка. Ее роль в жизни Фридриха Ницше столь заметна и значительна, что имеет смысл проследить и описать ее отдельно.

Первоначальное приобщение к музыке у маленького Фрица было вполне заурядным. Как чтению, письму и Закону Божьему, музыке его начали учить дома. При этих словах у многих, вероятно, возникнет образ измученного ребенка, принужденного часами просиживать за ненавистным инструментом. Но к Ницше этот стереотип не имеет никакого отношения. Природные музыкальные способности у мальчика проявились довольно рано, и овладение навыками игры на фортепиано не стало для него пыткой.

Когда семья Ницше перебралась в Наумбург, Фриц, бывая в гостях у друзей своей бабушки, частенько оказывался там на домашних выступлениях различных музыкантов, приезжавших на гастроли. Это немало способствовало развитию его врожденной наклонности к музыке.

«Ваша любовь к жизни да будет любовью к вашей высшей надежде – а этой высшей надеждой пусть будет высшая мысль о жизни!»
(«Так говорил Заратустра»)

В десятилетнем возрасте случилось, если можно так сказать, глубокое проникновение музыки в душу юного Фрица. На него произвело ярчайшее впечатление выступление церковного хора в Наумбурге, ставшее толчком не просто к обучению, но и к сочинению музыки. Вот как сам Ницше описывал это в своей юношеской биографии «Из моей жизни»: «Я пошел в день Вознесения в городскую церковь и услышал там величественный хор из „Мессии": Аллилуйя! Он как бы заставлял меня присоединить к нему голос; мне казалось, что это была ликующая песнь ангелов, под звуки которой Иисус Христос возносится на небо. Я немедленно принял серьезное решение сочинить нечто подобное. Тотчас же после церкви я приступил к делу и по-детски радовался каждому новому аккорду, звучавшему из-под моих рук. Не прекращая этих занятий в течение долгих лет, я приобрел очень многое и научился, благодаря изучению сочетания тонов, лучше играть с листа».

Склонность к сочинительству причудливым образом переплелась с растущим интересом к музыке. В одном из первых, еще подростковых произведений (сочинении на вольную тему в Пфорте) темой стала музыка. Оно так и называлось – «О музыке». Там были такие строки: «Бог дал нам музыку, чтобы мы прежде всего влеклись ею ввысь… Ее главное назначение в том, что она направляет наши мысли к высшему, возвышает нас, даже потрясает… Всех людей, презирающих ее, необходимо рассматривать как бездарных, животноподобных созданий. Да пребудет всегда этот дивный дар Божий спутником на моем жизненном пути!»

Последние слова без преувеличения можно счесть пророческими – в жизни Ницше всегда было место музыке.

Музыкальное новаторство Вагнера не только Ницше объяснял отсутствием классических навыков. Дело в том, что как композитор Вагнер – почти самоучка

Современники отмечали, что Фридрих также имел неплохие вокальные данные, хотя сколько-нибудь заметного развития они не получили. Самым примечательным в этом плане можно полагать выступление в составе Боннского хора на фестивале в Кёльне в 1865 году. Правда, в этом коллективе Ницше вряд ли был хоть чем-то заметен, ибо хор насчитывал примерно шестьсот человек – совершенно труднопредставимое количество участников.

«Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе. Да будет труд ваш борьбой и мир ваш победою!»
(«Так говорил Заратустра»)

До начала 1860-х годов любимым композитором Ницше можно, пожалуй, назвать Шумана. В первых (естественно, полуподражательных) музыкальных сочинениях Фридриха больше всего проявилось влияние именно этого мастера. Но в дружеском юношеском объединении «Германия», участником которого был в те годы Ницше, по подписке распространялся музыкальный журнал, где активно рекламировалась «новая музыка», в первую очередь в лице Рихарда Вагнера. Густав Круг, товарищ Ницше по этому объединению, был большим поклонником творчества Вагнера и настойчиво старался приобщить окружающих, в том числе и Фрица, к его музыке. Приобретя фортепианную партитуру оперы «Тристан и Изольда», выпущенную известным дирижером и концертмейстером Гансом фон Бюловом, Круг нередко играл фрагменты из нее, а Ницше подсаживался к инструменту – да так и «подсел» на Вагнера. Это происходило постепенно, но неуклонно – музыка Вагнера была сколь необычной и сложной, столь и завораживающей.

Вагнер
Окончательно любовь к Вагнеру сформировалась у Ницше ко второй половине 1860-х годов. Удивительно (и даже неправдоподобно), что можно назвать конкретную дату, когда это произошло. После собственного исполнения фрагментов из произведений Вагнера «с весьма смешанным чувством» (как писал сам Ницше) 28 октября 1868 года, слушая увертюру к «Нюрнбергским мейстерзингерам», он пришел к новому, восхищенному ощущению, о чем поспешил написать другу Эрвину Роде: «Мне представляется, невозможно сохранять критически холодный ум, когда дело касается этой музыки. Во мне трепещет каждая клеточка, каждый нерв, я никогда не испытывал такого продолжительного чувства восторга, какой испытал, слушая последнюю увертюру».

А несколько дней спустя судьба свела Ницше с его новым кумиром. Жена преподавателя Ницше Ф. Ричля, уже знавшая о трепетном отношении любимого студента мужа к Вагнеру и входившая в близкий круг общения композитора, рассказала ему о Ницше, и он захотел увидеть своего почитателя. У Вагнера тогда были личные причины избегать общества, и записка с приглашением Ницше сопровождалась обязательным требованием неразглашения и прочими атрибутами секретности.

Ситуация представляется почти невероятной: известный композитор – и какой-то, пусть и одаренный, студент! – если не знать подтверждаемого многими современниками (и позже – биографами) композитора мнения о личности самого Вагнера. Он был далеко не лишен честолюбия, даже тщеславия, и старался не упускать новых поклонников, откровенно наслаждаясь их обожанием.

«Чтобы жить в одиночестве, надо быть животным или богом, говорит Аристотель. Не хватает третьего случая: надо быть и тем, и другим – философом»
(«Сумерки идолов»)

Проницательный и высоко ценивший себя Ницше не мог не почувствовать этого отношения. Но ни при первой их встрече в лейпцигском «Театральном кафе» (по другим сведениям – в доме востоковеда Г. Брокгауза, мужа сестры Вагнера), ни после, уже став частым гостем Вагнера, Ницше не противился такому положению вещей, и вовсе не из-за разницы в возрасте в три десятка лет. Самолюбие и гордыня Ницше не восставали против взгляда на него «с Олимпа», ибо основой этой дружбы была муза одного и любовь другого – музыка.

Удивительно, но гордый одиночка и ниспровергатель устоев общества Ницше оказался способен на роль, никак не вяжущуюся с этими его качествами. (Косвенно это еще раз подтверждает глубину страсти к музыке и ее серьезное значение для Ницше.)

Возможно, Ницше решил перебраться в Базель для занятий уже мало привлекавшей его филологией не в последнюю очередь благодаря тому, что совсем неподалеку, на Люцернском озере в немецкой Швейцарии, располагалось местечко Трибшен, где тогда поселился Вагнер. Поездки туда надолго стали отдушиной для Ницше от опостылевшей работы и рутинной жизни.

О Вагнере в тот период Ницше много писал друзьям и знакомым. Отчетливо ощущается тепло и уважение, с которым он относился к великому композитору: «До и после ужина Вагнер играл на фортепиано и включил все ключевые фрагменты из „Мейстерзингеров", имитируя все вокальные партии с постоянно нарастающей энергией. Он удивительно живой, подвижный человек, говорит очень быстро, очень остроумен и делает частные собрания такого рода очень веселыми. Между делом мы довольно долго беседовали с ним о Шопенгауэре; и можешь себе представить, как отрадно мне было слышать, с какой неподдельной теплотой он отзывался о нем, говоря, что многим обязан ему и что это единственный философ, понимающий природу музыки… Потом он прочел кусок из автобиографии, над которой работал, – одну ужасно забавную сцену из его студенческих дней в Лейпциге, вспоминая о которой я до сих пор не могу удержаться от смеха… В конце вечера, когда мы оба уже собирались уходить, он очень тепло пожал мне руку и от души пригласил навестить его, чтобы поиграть музыку и потолковать о философии».

Как вы, наверное, успели заметить, в жизни Ницше ничто не было неизменным (кроме, пожалуй, музыки) – и в конце концов между почитателем и кумиром все же произошел разрыв. Причина его, правда, была далека от музыки, но когда разрыв назрел, дало о себе знать и то, что человек такого интеллектуального масштаба не мог бесконечно оставаться в неравном положении «слуги величия» Вагнера, не терпевшего критического отношения к себе. И тут от Ницше досталось уже и музыке былого кумира – ее обаяние прошло, обернувшись своей противоположностью.

«Возносите сердца ваши, братья мои, выше, все выше! И не забывайте также и ног! Возносите также и ноги ваши, вы, хорошие танцоры, а еще лучше – стойте на голове!»
(«Так говорил Заратустра»)

Проявилась и ревность Ницше к почитанию Вагнера на родине, в Германии, где философа почти не ценили, в отличие от некоторых других стран, например Дании, где о его творчестве даже читали лекции.

Ницше выступил с уничтожающим памфлетом «Казус Вагнер», где среди прочего были и такие слова: «Вагнер – художник декаданса… Я далек оттого, чтобы безмятежно созерцать, как этот декадент портит нам здоровье – и к тому же музыку! Человек ли вообще Вагнер? Не болезнь ли он скорее? Он делает больным все, к чему прикасается, – он сделал больною музыку».

«Мой способ возмездия состоит в том, чтобы как можно скорее послать вслед глупости что-нибудь умное: таким образом, пожалуй, можно еще догнать ее»
(«Сумерки идолов»)

Музыкальное новаторство Вагнера Ницше объяснил просто неумением писать классически – убийственно несправедливый удар! Позднее, в письме фон Бюлову, обидевшись на нежелание последнего поставить в Берлине оперу друга и издателя Ницше П. Гаста «Венецианские львы», Ницше писал: «В своей жизни Вы разочаровывались почти в каждом; немало несчастий, в том числе и в моей жизни, идет отсюда… Наконец, Вы осмелились встать между Вагнером и Ницше! Когда я пишу это, мне стыдно ставить свое имя в таком соседстве. Итак, Вы даже не поняли, с каким отвращением я 10 лет назад отвернулся от Вагнера… Разве Вы не заметили, что я более 10 лет являюсь голосом совести для немецкой музыки, что я постоянно насаждал честность, истинный вкус, глубочайшую ненависть к отвратительной сексуальности вагнеровской музыки? Вы не поняли ни единого моего слова; ничто не поможет в этом, и мы должны внести ясность в наши отношения – в этом смысле „Казус Вагнер" для меня счастливый казус».

«Дорого искупается – быть бессмертным: за это умираешь не раз живьем»
(«Сумерки идолов»)

На этом дружба великих, естественно, закончилась. Но музыка осталась.

«Один идет к ближнему, потому что он ищет себя, а другой – потому что он хотел бы потерять себя»
(«Так говорил Заратустра»)

Последний аккорд
К концу 1888 года Ницше отверг отношения с очень многими прежними друзьями. Болезнь и помешательство в начале следующего года удивительным образом практически не сказались на музыкальных увлечениях Ницше.

Рояль в психиатрической клинике не был просто элементом интерьера, а служил, видимо, инструментом музыкотерапии. Первые опыты в этой области известны еще с XII в. В XIX в. французский психиатр Жан Эскироль возобновил эти эксперименты, но расцвет метода пришелся на XX в.

Приехавший в психиатрическую больницу забирать Ницше его товарищ Ф. Овербек застал больного за роялем. Больничный доктор говорил матери Ницше, что просветление рассудка у того наступало, лишь когда он играл на рояле, стоявшем в общей комнате. Пациенты и персонал имели уникальную возможность слушать музыку – единственную не пораженную недугом часть его личности.

«Правдивым называю я того, кто идет в пустыни, где нет богов, и разбивает свое сердце, готовое поклониться»
(«Так говорил Заратустра»)

Что это было? Действительные просветления от давно известных целебных свойств музыки? Или проявления того, о чем говорят «руки помнят»? Трудно сказать. Но Ницше и музыка остались верны друг другу до конца. Последний раз Фридрих Ницше музицировал за несколько дней до смерти.

..........................................
© Copyright: Ницше: биография и философия