Ницше: Утренняя заря: Независимость |
|
|
|
Фридрих Ницше: читайте книгу Утренняя заря: Независимость Книга четвертая Разные разности человеческие 180 Независимость. Независимость (в самой слабой ее дозе она называется «свободой мысли») есть форма самоотречения, до которого доходит в конце концов властолюбивый – долго искавший того, над чем он мог бы властвовать, и не нашедший ничего, кроме себя самого. 181 Два направления. Если мы будем рассматривать зеркало, то мы ничего не найдем, кроме вещей в нем; если будем рассматривать эти вещи, то найдем опять зеркало. Такова общая история познавания. 182 Радость, получаемая от действительности. Наша теперешняя склонность к восхищению действительностью, которую мы почти все имеем, объясняется тем, что мы так долго и до пресыщения восторгались недействительностью. Сама по себе эта склонность, в том виде как существует она сейчас, без выбора и критики, является склонностью далеко не удовлетворительной: наименьшая ее опасность – это безвкусие. 183 Тонкость чувства власти. Наполеона очень огорчало то, что он плохо говорит, и в этом он не ошибался; но его властолюбие, которое не пренебрегало никаким случаем и было тоньше, чем его тонкий ум, заставляло его говорит еще хуже, чем он мог. Таким образом, он мстил своей собственной досаде (он был завистлив ко всем своим аффектам, потому что они имели власть) и наслаждался своим автократическим произволом. Он наслаждался этим произволом и в отношении слушателей и их мнений: как будто вполне достаточно было говорить с ними таким образом. Он даже радовался втайне при мысли, что молнией и громом высшего авторитета, который заключается в союзе власти и гениальности, он усыпляет суждения и портит вкус; и в тоже время холодно и гордо сознавал правду, что он говорит плохо. Наполеон, как совершенный до конца, додуманный и выработанный тип страсти, принадлежит к античному человечеству, признаки которого легко узнать: это простое строение и художественное развитие одного или немногих мотивов. 184 Аристотель и брак. У детей великих гениев прорывается иногда сумасшествие; у детей вполне добродетельных людей – тупоумие, замечает Аристотель. Хотел ли он этим прельстить к браку людей, являющихся исключениями? 185 Происхождение дурного темперамента. Неправильности и скачки в расположении духа некоторых людей, их беспорядочность и неумеренность суть последние следствия бесчисленных логических неточностей, неверностей и поспешных заключений, в которых виновны их предки. Напротив, люди с хорошим темпераментом происходят из осторожных, основательных родов, которые высоко ценили разум, – преследуя похвальные или дурные цели – все равно, это влияния не имеет. 186 Притворство– обязанность. Благо больше всего развивалось благодаря долгому притворству, которое старалось казаться благом: всюду, где существовала большая сила, там усматривалась необходимость в притворстве именно этого рода, – оно внушало безопасность и доверие и бесконечно увеличивало действительную сумму физической силы. Ложь, если и не мать, то во всяком случае кормилица блага. Точно так же и честность росла и мужала в большинстве случаев благодаря тому, что требовалась наружность честности и откровенности в наследственных аристократиях. От того что притворство долго пускалось в ход, в конце концов привыкали к тому, что показывали сначала только наружным образом, и это становилось природой: притворство, в результате, убивает само себя, – органы и инстинкты являются, сверх ожидания, плодами в саду притворства. 187 Кто же один? Трусливый не знает, что значит быть одному: позади своего стула он постоянно чувствует врага. О! кто же мог бы рассказать нам историю того тонкого чувства, которое называется одиночеством! 188 Ночь и музыка. Ухо, орган страха, мог развиться так хорошо только ночью или в полутьме темных лесов и пещер, как и следует ожидать от трусливой, т. е. самой продолжительной эпохи человечества, какая только была: когда кругом свет, ухо менее нужно. Отсюда характер музыки как искусства ночи и полутьмы. 189 Надобно обдумать! Кто наказывается, тот уже не тот, кто совершил проступок. Он – только козел отпущения. 190 Видимое. Плохо! плохо! То, что приходится больше всего и упорнее всего доказывать, есть не что иное, как видимое, наружное, видеть которого, однако, очень многие не могут, потому что у них нет глаз. Но это так скучно! 191 Берущие вперед. Отличительной и опасной чертой в поэтических натурах является их творческая фантазия – она наперед отнимает, наперед внушает, наперед переживает то, что происходит или должно происходить, и в последнюю минуту совершающегося факта она бывает уже утомленной. Лорд Байрон, знавший это очень хорошо, писал в своем дневнике: «Если бы у меня был сын, он должен был бы сделаться человеком вполне прозаичным – юристом или морским разбойником». 192 Разговор о музыке. – А: Что скажете вы об этой музыке? – В: Она овладела мной, я не могу ничего сказать. Слушайте! Она начинается опять! – А: Тем лучше. Давайте постараемся теперь одолеть ее. Могу ли я сказать несколько слов об этой музыке? И показать вам драму, которую, может быть, при первом слушании вы не захотели бы видеть? – В: Отлично! У меня два уха, а при нужде их может быть и больше. Подойдите ближе ко мне! – А: Это еще не то, что он скажет нам, до сих пор он обещает только сказать нечто неслыханное, насколько можно понять из его мимики. Ведь это мимика! Смотрите, как он кивает! как он выпрямляется! как он бросает руки! Вот, кажется, настала высшая минута напряжения, еще две фанфары, и он исполнит свою музыку великолепно и блестяще, как бы играя блеском драгоценных камней. – Довольно! он смотрит восторженно вокруг себя, и на него обращены восторженные взоры; только теперь вполне нравится ему его тема, теперь он становится изобретательным, отваживается на новые и смелые эскизы. Как развивает он свою тему! Ах! обратите внимание, он умеет не только разукрасить ее, но даже нарумянить! Да, он знает, что такое цвет здоровья, он умеет показать его, – в своем самосознании он тоньше, чем я думал. И теперь он уверен, что он убедил своих слушателей, он сообщает свои выдумки, как будто бы это были важнейшие вещи под луною, он смело указывает на свою тему, как будто бы она была очень полезна для этого мира. Ха! как недоверчив он! Как бы мы не утомились! И он рассыпает свои мелодии среди сластей, – теперь он взывает даже к нашим более грубым чувствам, чтобы вызвать в нас возбуждение и снова покорить себе! Слышите ли вы, как он призывает на помощь ритмы бурь и громов! А теперь, видя, что они захватывают нас, овладевают нами, он отваживается снова ввести свою тему в игру элементов и убедить полуочарованных и потрясенных, что наше очарование и потрясение есть следствие его чудной темы. И на будущее время верят ему слушатели: лишь только сорвется с его инструмента звук, в них возникает воспоминание о прежнем потрясении; это воспоминание помогает теперь теме, оно сделалось теперь «демоническим»! Какой он знаток души! Он повелевает нами, как оратор!.. Но музыка смолкла!.. – В: И хорошо сделала, что смолкла! Я не могу больше выносить этого – слушать вас! В десять раз охотнее я позволю обмануть себя, чем один раз узнать правду таким образом, как вы ее сообщаете. – А: Это-то я и хотел услышать от вас. Вы довольны тем, что вас обманули! Вы идете сюда с грубыми, похотливыми ушами; вы идете слушать и не понимаете искусства, вы по пути потеряли чутье к честности! И этим вы портите и искусство, и художника! Раз вы рукоплещете, вы держите в своих руках понимание художника, – и горе, если он заметит, что вы не умеете различать между невинной и виновной музыкой. Я подразумеваю, конечно, не «хорошую» и «плохую» музыку, – это бывает в той и другой музыке! Я называю невинной музыкой ту, которая думает исключительно только о самой себе, верит себе, и забывает весь мир, помня только о себе, – музыку самого глубокого уединения, для себя самой, которая говорит только о себе и сама с собой и не обращает внимания на то, есть ли слушатели и ценители, понимают ее или нет, и какое производит она действие. Наконец, музыка, которую мы только что слушали, принадлежит именно к этому благородному и редкому роду, и все, что я говорил вам о ней, было ложно, – простите, ради Бога, мою злость! – В: О! стало быть, вы тоже любите эту музыку? Тогда вам прощаются многие грехи! 193 Счастье злых. Эти неподвижные, мрачные, злые люди имеют нечто такое, чего вы не можете у них оспаривать, – редкое и странное удовольствие в dolce far niente, в покое утром и вечером, в таком покое, какой знает только сердце, которое слишком часто мучается, разрывается, отравляется запальчивостью и раздражением. 194 Слова всегда готовы у нас. Мы выражаем наши мысли постоянно словами, которые у нас под рукою. Или, чтобы вернее выразить мою мысль, мы в каждую минуту имеем именно только ту мысль, для которой у нас есть под рукой слова, которые могут приблизительно выразить ее! 195 Льстить собаке. Стоит этой собаке один раз погладить шерсть, тотчас зарычит она и начнет метать искры; как всякий другой низкопоклонник, и она гениальна в своем роде. Почему же мы не можем выносить ее! 196 Прежние панегиристы. «Он молчит обо мне, хотя он знает теперь правду и мог бы сказать ее. Но она звучала бы местью, а он уважает правду так высоко, достойный уважения человек!» 197 Амулет зависимых. Кто неизбежно зависит от повелителя, тот должен иметь что-нибудь такое, чем он внушал бы страх своему повелителю и держал бы его в узде, например честность, откровенность или злой язык. 198 Зачем так возвышенно! О! я знаю это чудовище! Конечно, оно больше нравится себе самому, если оно выступает на двух ногах, но если оно падает опять на все свои четыре ноги, то мне нравится это больше: такое положение для него несравненно естественнее! 199 Демон власти. Не нужда, не страсть, – нет! любовь к власти есть демон людей. Дайте им всё: здоровье, пищу, жилище, образование – и они будут несчастны, капризны, потому что демон ждет, ждет и хочет удовлетворения. Отнимите у них все, и удовлетворите их демона – и они станут счастливы, так счастливы, как могут быть счастливы люди демона. Но к чему я говорю это еще? Уже Лютер говорил лучше меня об этом в стихах: «Возьмите у нас тело, имущество, честь, детей, жену, – и оставьте нам только царство». Да! Да! – «Царство». 200 Хотеть ошибаться. Завистливые люди с тонким чутьем стараются не узнать получше своего соперника, чтобы можно было им чувствовать, будто они превосходят его. 201 Театр имеет свое время. Если ослабевает фантазия народа, в нем является склонность выводить на сцену свои легенды, и она выносит грубую подделку под его фантазию; но для того времени, когда живет эпический рапсод, театр и актер, наряженный героем, являются тормозом, а не крыльями фантазии: слишком близко, слишком определенно, слишком тяжело, слишком мало грез и полета! 202 Без грации. У него недостаток в грации, и он знает об этом. О! как он умеет маскировать это: – строгой добродетелью, серьезностью взгляда, напускным недоверием к людям и жизни, жесткой шуткой, презрением к более утонченному образу жизни, пафосом, цинической философией. Да, в постоянном сознании недостатка в нем выработался даже характер. 203 Почему так гордо. Благородный характер отличается от обыкновенного тем, что не имеет под рукой известного числа привычек и точек зрения, как тот, они у него случайные, а не наследственные и привитые воспитанием. 204 Сцилла и Харибда оратора. Как трудно было в Афинах говорить так, чтобы увлекать слушателей содержанием, не отталкивая их формой или не отвлекая их формой от содержания! Как трудно еще во Франции писать так! 205 Больные и искусство. Против всякого рода напастей и душевных волнений надобно прежде всего попробовать переменить диету и заняться трудной физической работой. Но люди привыкли в этом случае хвататься за средства опьянения, например за искусство, к вреду своему и искусства. Разве вы не знаете, что, когда вы, будучи больными, требуете искусства, вы делаете и художника больным? 206 Наружная терпимость. Это хорошие, полезные, разумные слова о науке и в защиту науки, но… но… я замечаю за ними вашу терпимость к науке! В уголке вашего сердца копошится все-таки мысль: она вам не необходима. Великодушно с вашей стороны ценить ее, быть ее защитником, раз наука не употребляет такого же великодушия против ваших мнений! Знаете ли вы, что вы не имеете даже права на такую терпимость? Что эти благосклонные ужимки – более грубое обесчещение науки, чем открытая насмешка над ней, которую позволяет себе какой-нибудь надменный художник? У вас недостает точного знания о том, что истинно и действительно; вас не беспокоит и не мучит то, что вы находите науку в противоречии с вашими чувствованиями; вы не знаете, что жажда знания должна управлять вами, как закон; вы не чувствуете обязанности в требовании быть со своим взглядом всюду, где познается; ничего не упускать, что познается. Вы не знаете того, к чему вы относитесь только с терпимостью? И только потому, что вы не знаете этого, вам удается принимать такую благосклонную мину! Вы разгневались бы и сделались фанатиками, если бы наука осветила вам лицо хоть один раз! Что же печалит нас то, что вы относитесь с терпимостью… к фантому, а не к нам! Какое нам до этого дело! 207 Отдых. Именно для тех людей, которые наиболее страстно стремятся к власти, бывает необыкновенно приятно чувствовать себя побежденными. Неожиданно и глубоко упасть в чувство, точно в водоворот! Выпустить из рук поводья и нестись – бог знает куда! Кто, что нам оказывает эту услугу – все равно, но услуга эта большая: мы так счастливы, у нас захватило дух, мы чувствуем себя в таком необыкновенном покое, точно в самом центре земли. Совершенно без силы! Игрушка стихийных сил! Это освобождение от большой тяжести, дающее вздохнуть свободно; падение вниз, без труда, как по единому физическому закону; это сон человека, восходящего на гору, который имеет свою цель наверху, но засыпает внизу от глубокой усталости и грезит счастьем противоположности – именно падением вниз без малейшего труда. Я описываю счастье, как я представляю его себе в нашем теперешнем, жадном до власти, обществе Европы и Америки. Здесь и там хотят по временам впасть назад в бессилие, это наслаждение предлагают им войны, искусство, религии, гении. Если по временам отдаются всепоглощающему, всё подавляющему впечатлению, то это современный отдых! После него становятся свободнее, энергичнее, холоднее, строже, и неутомимо стремятся дальше к противоположному – к власти! 208 Чистота расы. По-видимому, нет чистых, есть только сделавшиеся чистыми расы, да и эти очень редки. Обыкновенно же бывают смешанные расы, у которых рядом с дисгармонией телесной (например, если глаза и рот не соответствуют друг другу) должны быть и дисгармонии привычек и понятий (Ливингстон рассказывает, что он слышал, как говорил кто-то: Бог создал белых и черных людей, а дьявол создал смешанные расы). Скрещивание рас ведет к скрещиванию культур и к скрещиванию моральных взглядов: такие расы бывают, большей частью, злыми, дикими, беспокойными. Чистота – последний результат бесчисленных приспосабливаний, усвоений, выделений, и прогресс в чистоте обнаруживается в том, что сила, существующая в расе, все более и более ограничивается отдельными избранными функциями, между тем как прежде ей приходилось действовать слишком много и часто в функциях противоположных: такое ограничение будет иметь наружность обеднения и должно быть критикуемо осторожно. Наконец, если процесс очищения удался, вся та сила, которая прежде тратилась на борьбу дисгармонических качеств, начинает служить теперь общему организму, – поэтому сделавшиеся чистыми расы всегда бывают сильнее и красивее. Греки представляют собой образец расы и культуры, достигших чистоты; можно надеяться, что достигнет чистоты и европейская раса и культура. 209 Похвала. Вот кто-то, как ты замечаешь, собирается хвалить тебя; ты прикусываешь губы, сердце у тебя замирает: ах! хоть бы миновала эта чаша! Но она не минует, она приближается! Давайте же пить сладкое бесстыдство панегириста, подавим же в себе отвращение и грубое презрение к его похвале, изобразим на своем лице благодарную радость: ведь он хотел сделать нам приятное! И теперь, после того как все это произошло, мы знаем, что он чувствует себя возвышенным, он одержал над нами победу. Да! и над самим собой тоже, ибо ему нелегко было хвалить! 210 Человеческое право и человеческое преимущество. Мы, люди, единственные создания, которые, в случае неудач, могут зачеркнуть самих себя, как неудавшуюся фразу, – все равно делаем ли мы это к чести человечества, или из сострадания, или из ненависти к нему. 211 Превращение. Теперь он становится добродетельным только для того, чтобы сделать этим неудовольствие другому. Не обращайте на него столько внимания! .................................................................. Фридрих Ницше произведения и цитаты |
НА
ГЛАВНУЮ
Предисловие 1 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 2 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 3 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 4 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 5 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 6 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 7 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 8 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 9 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 10 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 11 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 12 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 13 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 14 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 15 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 16 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 17 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 18 УТРЕННЯЯ ЗАРЯ 19 Цитаты 20 НИЦШЕ цитаты НИЦШЕ о любви НИЦШЕ о женщинах НИЦШЕ афоризмы НИЦШЕ фразы мысли НИЦШЕ мудрость зла патриотизм политика человек любовь эгоизм мужчина женщина три мысли высказывания ПРОИЗВЕДЕНИЯ НИЦШЕ: предисловие ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 1 ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 2 ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 3 ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 4 другой перевод: ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 1 ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 2 ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 3 ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 4 Антихрист Сумерки идолов Ecce Homo По ту сторону добра Воля к власти К генеалогии морали Человеческое 1 Человеческое 2 Весёлая наука 1 Весёлая наука 2 НИЦШЕ стихи НИЦШЕ биография НИЦШЕ идеи философии НИЦШЕ кратко |
|