| ГЛАВНАЯ заратустра часть 4 жертва беседа с королями пиявка чародей безобразный нищий тень приветствие о высшем человеке песнь тоски среди пустыни праздник осла песнь знамение Так говорил Ницше Ницше цитаты Ницше злая мудрость Шопенгауэр цитаты Ницше и Женщины так говорил Заратустра предисловие Заратустра 1 Заратустра 2 Заратустра 3 Заратустра 4 |
Так говорил Заратустра. Речи Заратустры.
Чародей
1 Но когда Заратустра обогнул скалу, он увидел неподалеку, на ровной дороге, человека, который корчился, как бесноватый, и, наконец, бросился ничком на землю. «Постой! — сказал Заратустра в сердце своем, — должно быть, это и есть тот высший человек, чей мучительный крик о помощи слышал я; надо взглянуть, нельзя ли чем-нибудь помочь ему». Но сбежав вниз, к тому месту, где лежал человек, он увидел перед собой старика: дрожь била его, и взор был неподвижен, и как ни старался Заратустра поднять его на ноги, все было тщетно. Казалось, несчастный даже не замечал, что рядом с ним кто-то есть; было жалко смотреть, как он с жестами отчаяния озирался по сторонам, словно покинутый целым миром и безмерно одинокий. Наконец, после всех этих корчей и мучительных судорог, он стал причитать: О, кто меня отогреет? Кто меня еще любит? Дайте тепла ваших рук, Дайте пылающих углей остывшему сердцу! Едва живой, Бьюсь в приступе неведомой болезни, — Раскаленные иглы всепроникающего холода Пронзают плоть, Я трепещу — Ты, Мысль, преследуешь меня! Охотник, скрытый тучами! Ужасный! Безымянный! Твой презрительный взгляд поразил меня молнией Из непроглядной тьмы, И вот лежу я в мучительных судорогах И все извечные скорби и муки постигли меня, Жестокий охотник, Неведомый Бог! Рази сильнее, глубже! Пронзи, разбей мне сердце! О, почему терзаешь ты меня тупыми стрелами? Что еще увидел во мне Твой злорадный, твой молниеподобный взгляд, Взгляд Божества, что никогда не пресытится зрелищем мук? Нет, не погибели моей ты жаждешь, А страданий! Зачем меня — терзаешь, Неведомый, злорадный Бог? Я чувствую, как ты крадешься, Чего ты хочешь от меня в полночный час? Ответь! Ты гнетешь, подавляешь меня. О! Ты уже близко! Прочь! Прочь! Ты прислушиваешься к моему дыханию, Ты подслушиваешь биение сердца, Ты, ревнивец! К чему ты ревнуешь меня? Прочь! Прочь! А эта лестница — зачем она тебе? Хочешь проникнуть в сердце? В сокровенные помыслы? Бесстыдный вор! Что ты задумал украсть? Что надеешься выведать? Что пытаешься выпытать? Истязатель! Бог пыток и казней! Или должен я, как собака, Пред тобой пресмыкаться И всецело предаться тебе, виляя хвостом? Напрасно! Уязви же сильнее, Жесточайшее жало! Нет, я не пес твой, я — твоя дичь, Ужасный охотник! Я — самый гордый из плененных тобой, Сокрытый тучами разбойник! Говори же, Таящийся в молниях! Подстерегающий на дорогах! Что надобно тебе, Неведомый? Как? Ты хочешь выкупа? Что я могу тебе дать? «Потребуй многого», — советует гордость! «Будь сдержан», — внушает другая. Так это — я? Ты жаждешь получить — меня? Меня всего?.. И при этом ты продолжаешь пытать меня? О, безумный, ты унижаешь мое достоинство! Дай мне любви — кто обогреет меня? Кто меня еще любит? Дай мне тепла твоих рук, Дай пылающих углей остывшему сердцу! Добавь одинокому льда! Ибо семь леденящих покровов Научили меня тосковать по врагам, Покорись мне, злокозненный! Дай мне — себя! Умчался прочь! Покинул меня единственный, последний друг, Первый недруг, Неведомый Бог, Бог пыток и казней! — Нет! Вернись! Вернись со всеми муками! Вернись к последнему из одиноких! Потоки слез моих стремятся за тобой И пламя сердца! О вернись, мой неведомый Бог! Моя боль И последнее счастье! 2 Но тут Заратустра не смог больше сдерживать себя, схватил свой посох и что есть силы стал бить хнычущего чародея. «Перестань! — воскликнул он со злым смехом, — перестань, ты, комедиант! Фальшивомонетчик! Закоренелый лжец! Я вижу тебя насквозь! Я живо тебя сейчас взгрею, подлый колдун, это я умею — разогревать таких, окоченевших, вроде тебя!» «Оставь! — вскричал старик, вскакивая с земли. — Не бей меня больше, о Заратустра! Я разыгрывал тебя! Это — одно из проявлений искусства моего; я хотел испытать тебя, подвергнув этому искусу! И поистине, ты раскусил меня! Но и сам ты — ты немало дал мне узнать о себе: ты жесток, мудрый Заратустра! Жестоко бьешь ты своими „истинами“, и твоя дубина выбила эту истину из меня!» «Не льсти, — отвечал Заратустра, все еще гневаясь, и мрачно взглянул на него, — не льсти мне, закоренелый фигляр! Ты лжив: тебе ли говорить об истине! Ты, павлин из павлинов, ты, море тщеславия, что разыгрывал ты передо мной, в кого должен был поверить я, когда ты плакался передо мной в таком жалком обличье?» «Я разыгрывал кающегося духом, — сказал старик, — ты сам выдумал некогда это выражение, — поэта и чародея, который кончает тем, что обращает дух свой против себя самого, я разыгрывал преображенного, который замерзает от своего неведения и дурной совести. И признайся же, Заратустра: ведь не сразу разгадал ты мои ложь и притворство! Ты поверил в горе мое, когда обеими руками поддерживал голову мою, — я слышал, как ты сокрушался: „Его слишком мало любили, слишком мало любили!“. И тайно радовалась злоба моя, что сумел я так ловко тебя обмануть». «Ты обманывал и более проницательных, нежели я, — резко ответил Заратустра. — Я не остерегаюсь обманщиков, я должен жить без осторожности: так хочет судьба моя. Ты же — должен обманывать: настолько я знаю тебя! Твои слова должны всегда иметь два, три, четыре и более смыслов. И то, в чем ты признался сейчас, не было до конца ни правдой, ни ложью! Ты, подлый фальшивомонетчик, разве можешь ты иначе? Ты и болезнь свою скроешь под гримом, если придется тебе показаться нагим врачу своему. Так и сейчас приукрасил ты передо мной ложь свою, говоря: „Я нарочно разыгрывал все это!“ В этом было и нечто серьезное, и в тебе самом есть что-то от кающегося духом! Я хорошо разгадал тебя: ты опутал чарами всех, но для себя самого у тебя уже не осталось ни лжи, ни хитрости — ты сам в себе разочарован! Ты пожинаешь отвращение как единственную истину твою. Все, исходящее из уст твоих, — ложь и фальшь, и лишь сами уста — единственное, что осталось в тебе настоящего, ибо отвращение неотделимо от уст твоих». «Кто ты такой, что смеешь так говорить со мной, величайшим из ныне живущих?» — надменно изрек старый чародей, и зеленая молния сверкнула из глаз его на Заратустру. Но тут же сник он и печально сказал: «О Заратустра, я устал, претит мне искусство мое и вызывает во мне отвращение, я не велик — к чему притворяться! Но тебе хорошо известно — я искал величия! Я хотел лишь представлять великого человека и многих убедил в величии своем: но ложь эта оказалась выше моих сил. Она сокрушила меня. О Заратустра, все — ложь во мне, но крушение мое — это правда!» «Это делает тебе честь, — мрачно отвечал Заратустра, глядя в землю. — Это делает тебе честь, что искал ты величия, но это же и выдает тебя. Ты — не велик. Ты — жалкий, старый чародей, это и есть самое лучшее и правдивое в тебе, и я почитаю тебя за то, что устал ты от себя и сам признал, что не велик. За это я уважаю тебя как кающегося духом: хотя бы на одно мгновение был ты правдив! Но скажи, чего ищешь ты здесь, среди скал и в лесах моих? И если ради меня ты лежал на дороге, в чем ты хотел испытать меня? — в чем искушал ты меня?» Так говорил Заратустра, и сверкали глаза его. Старый чародей помолчал немного и ответил: «Разве искушал я тебя? Я всего лишь ищу. О Заратустра, я ищу кого-нибудь правдивого, прямого, простого, недвусмысленного, ищу человека, честного во всем, праведника познания, сосуд мудрости, великого человека! Разве не знаешь ты это, Заратустра? Я ищу Заратустру». И тогда наступило долгое молчание, и Заратустра погрузился в глубокое размышление, так что даже закрыл глаза свои. Но затем, когда возвратились к собеседнику мысли его, он взял чародея за руку и сказал ему учтиво, но не без лукавства: «Ну что ж! Там, наверху, — дорога, что ведет к пещере Заратустры. В ней и ищи того, кого искал ты. И спроси совета у зверей моих — у орла и змеи: они помогут тебе в поисках твоих. Но пещера моя велика. Правда, сам я ни разу еще не видел великого человека. Грубы еще глаза даже у самых проницательных для всего великого. Ныне господствует чернь. Многих встречал я уже, что тянулись вверх и надувались, а народ кричал: „Смотрите, вот великие люди!“. Но что толку в кузнечных мехах! В конце концов воздух выходит из них. В конце концов лопается и лягушка, которая слишком долго надувалась, и воздух выходит из нее. По-моему, неплохая шутка — ткнуть в живот надувшемуся. Внемлите же мне, дети! Все сегодняшнее принадлежит черни: кто нынче знает, где великое, где малое? У кого поиски величия увенчались успехом? Только у безумцев: им дано это счастье. Ты ищешь великого человека, странный безумец? Кто научил тебя этому? Разве теперь для этого подходящее время? О ты, жалкий искатель, к чему искушаешь меня?» Так говорил Заратустра, утешенный в сердце своем, и, смеясь, пошел дальше своей дорогой. В отставке Через некоторое время после того, как Заратустра избавился от чародея, он вдруг увидел, что снова кто-то сидит на дороге, по которой он шел, — какой-то высокий человек в черном, с бледным, изможденным лицом. Заратустра чрезвычайно огорчился, увидев его. «Увы, — сказал он в сердце своем, — вот сидит оно, переодетое уныние; похоже, что человек этот из породы священников: что же им нужно в царстве моем? Как! Едва избавился я от чародея, еще один чернокнижник встал на пути моем, — какой-то колдун, облеченный властью наложения рук, угрюмый чудотворец, божьей благодатью освященный и посвященный клеветник на жизнь, чтоб его черт побрал! Но черта нет на месте как раз тогда, когда он нужнее всего: всегда появляется он слишком поздно, этот проклятый хромоногий карлик!» Так, потеряв терпение, ругался Заратустра про себя, прикидывая, как бы ему свернуть в сторону и проскользнуть мимо черного человека, однако вышло иначе. Тотчас же сидящий на дороге увидел Заратустру, вскочил на ноги, словно внезапная радость обуяла его, и бросился к нему. «Кем бы ты ни был, путник, — воскликнул он, — помоги старику, заблудившемуся и уставшему от поисков, помоги старику, с которым так легко может приключиться беда! Незнакомы и чужды мне земли эти, и вой диких зверей слышится мне; и нет больше того, кто защищал меня. Я искал последнего благочестивого человека, святого и отшельника, единственного, кто в своем лесу не слышал о том, что известно ныне всем». «Что же ныне известно всем? — спросил Заратустра. — Не то ли, что нет больше в живых старого Бога, в которого некогда верил весь мир?» «Вот ты и сказал это, — печально ответил старик. — Я же служил этому старому Богу до последнего часа его. А теперь я — в отставке, без господина, и все же не свободен, и печаль не оставляет меня ни на минуту, а радость приходит только в воспоминаниях. Потому и поднялся я в эти горы, чтобы, наконец, устроить себе праздник, как подобает последнему Папе и Отцу церкви: ибо знай — я последний Папа! И это будет праздник благочестивых воспоминаний и богослужения! Но умер и он, тот самый благочестивый человек, святой, живший в лесу, который постоянно славил Бога молитвами и пением. Самого его я не нашел: а когда обнаружил хижину, только два волка сидели в ней и выли по кончине его; ибо его любили все звери. И я ушел прочь. Неужели напрасно пришел я в эти горы и леса? И тогда решил я в сердце своем, что стану искать другого, самого благочестивого из тех, кто не верует в Бога, — я решил искать Заратустру!» Так говорил старик, внимательно вглядываясь в стоящего перед ним; Заратустра же взял руку последнего Папы и долго, с изумлением разглядывал ее. «Что вижу я, о почтенный! Какая изящная рука! — сказал затем Заратустра. — Это рука человека, неустанно раздававшего благословения. И вот — теперь крепко держит ее тот, кого искал ты, ибо я — Заратустра. Это я, безбожник Заратустра, который говорил: „Кто безбожнее меня, чтобы возрадовался я наставлению его?“». Так говорил Заратустра, проникая взглядом в мысли и тайные помыслы последнего Папы. И тот сказал, наконец: «Тот, кто больше всех любил Его и обладал Им, для того Он и потерян теперь окончательно, — вот, смотри, ныне кто из нас двоих безбожнее? Не я ли? Только вот кто возрадуется этому?» «Ты служил Ему до конца, — задумчиво проговорил Заратустра после долгого молчания, — тебе известно, как Он умер? Правду ли говорят, что сострадание задушило Его, — когда увидел Он человека, висящего на кресте, и не вынес зрелища этого, что любовь Его к человеку стала адом его, а под конец — и смертью?» Но последний Папа ничего не ответил на это, только робко отвел в сторону взгляд свой, с выражением скорби и уныния на лице. «Да будет так, — сказал Заратустра, подумав некоторое время и при этом продолжая смотреть старику в глаза. — Да будет так, с Ним покончено. Но, хотя и свидетельствует о чести твоей то, что говоришь ты только благое об этом мертвом, и тебе, и мне хорошо известно, кем Он был и как удивительны были пути его». «Говоря с глазу на два, поскольку у меня он всего один, — оживленно отозвался последний Папа (а он был слеп на один глаз), — в том, что касается Бога, я осведомленнее, чем сам Заратустра, — и по праву. Много лет служила Ему любовь моя, и воля моя во всем следовала его воле. А хорошему слуге известно все, даже то, что господин его скрывает сам от себя. Он был сокрытым Богом, преисполненным тайн. Поистине, даже сына своего обрел Он не иначе, как тайными путями. В преддверии веры в Него — прелюбодеяние. Тот, кто превозносит Его как Бога любви, не слишком высокого мнения о любви. Разве не хотел этот Бог быть и судьей? Но тот, кто любит, любит невзирая на награду и воздаяние. Когда был Он юн, этот Бог с Востока, был Он суров и мстителен и создал ад для услады любимцев своих. Но в конце концов состарился Он и стал мягким, вялым и жалостливым и более стал походить на деда, нежели на отца, а еще больше — на старую дряхлую бабку. И вот, сидел Он, скорчившись на печке, брюзжал и жаловался на слабость в ногах, уставший от мира, уставший хотеть чего-либо, пока не задохнулся однажды от чрезмерного сострадания своего». Но тут Заратустра перебил его: «И ты, последний Папа, видел это своими глазами? Это могло быть и так; но могло быть и по-другому. Когда умирают боги, всегда многообразна их смерть. Впрочем, так или иначе, — Он умер! Многое в нем оскорбляло и взор мой, и слух, о наихудшем же я умолчу. Я люблю все, что смотрит чистым оком и говорит правдиво. Тогда как Он, — а тебе хорошо это известно, старый священник, ибо что-то было в Нем и от вашей породы, от породы священников — Он всегда был неоднозначен. Был Он к тому же непонятен. Как гневался Он на нас, преисполненный ярости из-за того, что мы плохо Его понимали! Но почему же тогда не говорил Он яснее? А если виною тому был наш слух, не Он ли виновен в том, что мы не способны были внимать Ему? И если были уши наши забиты грязью, ну что ж! Чьих рук это дело? Слишком многое не удалось этому горшечнику, который не доучился до конца! Однако же то, что обрушил Он месть на горшки и творения свои, так как плохо они удались Ему, — это было прегрешением против хорошего вкуса. И в благочестии есть хороший вкус, и вкус этот в конце концов провозгласит: „Долой такого Бога! Лучше совсем без Бога, лучше на свой страх и риск творить судьбу свою и быть безумцем, лучше самому стать Богом!“». «Что слышу я! — воскликнул тут последний Папа, навострив уши. — О Заратустра, ты, со своим неверием гораздо благочестивее, чем думаешь! Не иначе как нечто божественное в тебе самом сделало из тебя безбожника. Не само ли благочестие твое не позволяет тебе веровать? А великая честность твоя еще выведет тебя даже за пределы добра и зла! Взгляни же, что уготовано тебе! Твои глаза, уста и руки от вечности предназначены для благословения. Ибо благословляют не одними только руками. Хотя ты и настаиваешь на том, что ты безбожник, — находясь близ тебя, я чувствую, как незримо возносится благовонный фимиам благословений: и овладевают мной боль и благоговение. Позволь мне быть гостем твоим, о Заратустра, на одну эту ночь! Нигде на земле не будет мне так хорошо, как у тебя!». «Аминь! Да будет так! — ответил Заратустра, глубоко удивленный. — Там, наверху, проходит дорога, там и пещера Заратустры. Поистине, я бы охотно сам проводил тебя, о почтенный, ибо люблю всех благочестивых. Но сейчас крик о помощи заставляет меня оставить тебя. Никто не должен терпеть бедствия во владениях моих; пещера моя — добрая гавань. И больше всего люблю я возвращать опечаленным твердую землю, чтобы прочно, обеими ногами стояли они на ней. Но кто снимет с плеч твоих твою тоску? Слишком слаб я для этого. Поистине, долго придется нам ждать, прежде чем кто-либо вновь оживит Бога твоего. Ибо нет Его больше в живых: Он окончательно мертв». Так говорил Заратустра. .......................................  дополение (коротко о философе Ф В Ницше и его Заратустре) Фридрих Ницше, чья физическая жизнь и духовные метания пришлись на XIX столетие, был сполна востребован XX веком. Переоценка ценностей и упразднение нормы; свободный ум, обретающийся по ту сторону добра и зла; сверхчеловек, преодолевающий "тварь дрожащую" в себе - ради творца в себе. Нам еще предстоит осмыслить, чем обернулось минувшее столетие - воплощением или профанацией идей Ницше. Фридрих Ницше предвосхитил все грядущие катаклизмы, оказал самое значительное из всех философов влияние на декадентское искусство, пронизал своими идеями живопись модернизма, дал импульс экзистенциализму. "Так говорил Заратустра" великого немецкого философа Фридриха Ницше - один из ключевых текстов современности. Это история души мыслителя, свидетельство глубины его духовной жизни и нравственного борения. Заратустра, бродячий философ, взявший себе имя в честь древнеперсидского пророка, - провозвестник грядущего сверхчеловека, "смысла земли". Философская метафора Ницше оказалась призывом к началу великой борьбы человека за человеческое в себе, к переоценке ценностей и освобождению ума. Заратустра - философский трактат Фридриха Ницше, книга не однозначная в интерпретации и по сей день вызывающая бурные споры. Ее недвусмысленный подзаголовок - "Книга для всех и ни для кого" - как нельзя лучше отражает философскую позицию автора: ведь он больше задает читателю вопросов, чем дает ответов. В этом кроется особый секрет афористической манеры письма Ницше: афоризм для него не просто стиль, а философская установка - не выводить окончательные ответы, а создавать напряжение ума, предоставляя читателю возможность самостоятельно "разрешать" возникающие парадоксы мысли. "Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком. Канат над бездной". ............................................................................... © Copyright: Ф Ницше Так говорил Заратустра |
|
Философ Фридрих Ницше: Так говорил Заратустра читать текст - разные переводы. zaratustra nicshe.