| ГЛАВНАЯ заратустра часть 4 жертва беседа с королями пиявка чародей безобразный нищий тень приветствие о высшем человеке песнь тоски среди пустыни праздник осла песнь знамение Так говорил Ницше Ницше цитаты Ницше злая мудрость Шопенгауэр цитаты Ницше и Женщины так говорил Заратустра предисловие Заратустра 1 Заратустра 2 Заратустра 3 Заратустра 4 |
Так говорил Заратустра говорил так
Среди дочерей пустыни
1 «Не уходи! — сказал тогда странник, называвший себя тенью Заратустры. — Останься с нами, не то прежняя смутная тоска снова нападет на нас. Старый чародей от души поделился с нами тем наихудшим, что было у него, и вот, взгляни, — у нашего доброго благочестивого Папы на глазах слезы, и он опять готов плыть по морю уныния. Похоже, что эти короли стараются сдерживаться перед нами: ибо лучше всех нас научились они этому за сегодняшний день! Но я готов побиться об заклад, что не будь свидетелей, они бы тоже затеяли скверную игру, — скверную игру медленно ползущих облаков, влажного уныния, сырой тоски, заволоченного неба, украденных солнц, завывающих осенних ветров! — скверную игру наших рыданий и криков о помощи: останься с нами, о Заратустра! Здесь много скрытых бед, желающих высказаться, много облачного и вечернего, много спертого воздуха! Ты насытил нас сильной, мужской пищей и напитал подкрепляющими притчами: так не допусти же того, чтобы дух женственности и изнеженности овладел нами за десертом! Ты один делаешь воздух, тебя окружающий, крепким, бодрым и чистым! Нигде на земле не встречал я воздуха свежее, чем в пещере твоей! Хотя и повидал я много стран, а нос мой разучился распознавать и оценивать разные запахи; у тебя же, в пещере твоей, услаждается обоняние мое как никогда ранее! Разве что однажды, — о, прости мне одно воспоминание! Не обессудь за одну старую застольную песню, которую сложил я, живя среди дочерей пустыни: — ибо там тоже был добрый, здоровый, светлый воздух Востока: там отдалился я дальше всего от затянутой тучами, от сырой, угрюмой, дряхлой Европы! Любил я тогда девушек Востока и других поднебесных стран, чьи лазуревые небеса не омрачали ни единое облако, ни единая мысль. Вы не поверите, до чего же чинно восседали они, когда не плясали — глубокие, но при этом бездумные, словно маленькие тайны, словно разукрашенные лентами загадки, словно десертные орешки, — пестрые, яркие и чуждые, поистине так! Но не омрачало их ни одно облачко — эти загадки позволяли разгадывать себя: и вот — в честь этих девушек сочинил я тогда застольный псалом — псалом для десерта». Так говорил странник, называвший себя тенью Заратустры; и прежде чем кто-нибудь успел ответить ему, он схватил арфу старого чародея и, скрестив ноги, оглянулся вокруг, спокойный и мудрый: медленно и испытующе он втянул в себя воздух, будто пробуя на вкус новый, незнакомый воздух чужой страны. А потом запел в какой-то особой манере, с воплями и завываниями. 2 Пустыня ширится: горе тому, кто пустыни таит! О! Торжественно! Поистине торжественно! Достойное начало! По-африкански пышно! Как и пристало льву Или высоконравной обезьяне, — Но чуждо вам, возлюбленные девы, У чьих прелестных ног мне, европейцу, Позволено сидеть. Селах. Поистине, достойно удивленья, Что я — вблизи пустыни И в то же время от нее далек И не опустошен: Оазис-крошка, Зевнув, открыл благоуханные уста И я низринулся в сладчайшие пределы, И вот, возлюбленные девы, Я перед вами. Селах. Благословенно чрево того кита, Что гостя приютил! — Понятен ли ученый мой намек? Хвала утробе, что была с невольным постояльцем Радушна, как со мной оазис: Но в чем себе позволю усомниться, — Я сын Европы, а она — Старух всех недоверчивей на свете. Да исправит это Господь! Аминь! И вот я здесь, Вокруг меня оазис; Я словно финик — Румяный, сладкий, сочный, золотистый, Вожделеющий девичьих уст, алчущий укуса Белоснежных, холодных и острых девичьих зубов: Сердца всех пылких фиников Томятся такой же страстью. Селах. Итак, похожий — даже слишком — На вышеназванные южные плоды, Лежу я, окруженный роем Игривых и назойливых жучков, А также сумасбродной суетой Нескромных, крошечных причуд и вожделений — О кошки-девушки, Зулейка и Дуду — Безмолвные и полные предчувствий, Я вами окружен и осфинксован, Когда одним бы словом Мне выразить как можно больше чувства: (Да простится мне этот грех против языка!) Я с упоением вдыхаю райский воздух, Прозрачный, свежий, в золотых прожилках, Давно уже не посылал на землю месяц Такого воздуха, — Случайно ли, по прихоти, — Как повествуют древние поэты? Но я из рода скептиков и сомневаюсь в этом, Я вышел из Европы, а она — Старух всех недоверчивей на свете. Да исправит это Господь! Аминь! Сижу я здесь, любезные подруги, Без будущего, без воспоминаний, Упиваюсь благоуханьем, Втягиваю его раздутыми от жадности ноздрями, Гляжу на пальму, Что как танцовщица Сгибает стройный стан, Стоит заглядеться И начинаешь подражать ее движениям! Она похожа на танцовщицу, что долго — О, как небезопасно долго! — Стояла на одной ноге — Быть может, о второй она забыла? По крайней мере тщетно я искал Бесценную другую половину, В священной близости искал легчайших, Покровов тканых и блестящих, Тончайших, развевающихся юбок. Увы, мои прелестные подруги, Хотите верьте, хотите — нет: Она утратила вторую ножку! Ах, какая жалость! Быть может, где-то блуждает она, Безутешная, одинокая? Быть может, ужасного чудовища страшится — Льва с пышной желтой гривой? Или уже обглодана, разгрызена на части? О горе! Не иначе, как съедена она! Селах О, не рыдайте, нежные сердца! Сердца сладчайших фиников, не плачьте! Сосцы, наполненные молоком! Сосуда с благовониями! Бедняжечка Дуду, утешься! Зулейка, будь смелей! Или уместней укрепиться сердечным средством — Умащенной бальзамом притчей? Торжественным наставленьем? Поднимись, достоинство! Достоинство добродетели! Достоинство Европы! Раздуйтесь, мехи добродетели! Не повыть ли, Пореветь еще! Исторгнуть рев высоконравный! Высоконравным львом рычать пред дочерьми пустыни! О девы! Для алчной страсти европейской Рев добродетели всего милее! Я, европеец, перед вами, Я не могу иначе, помоги мне, Боже! Аминь! Пустыня ширится: горе тому, кто пустыни таит! Пробуждение 1 После песни странника — тени Заратустры пещера вдруг наполнилась шумом и смехом: и так как собравшиеся гости говорили все разом, и даже осел при таком воодушевлении не остался безмолвным, то Заратустрой овладели легкое отвращение к гостям своим и озорное настроение, хотя и радовался он веселью их. Ибо оно казалось ему признаком выздоровления. И вот выскользнул он потихоньку на свежий воздух и стал говорить со зверями своими. «Куда подевалось теперь несчастье их? — спросил он, вздохнув с легкой досадой. — Похоже, что, побыв у меня, разучились они взывать о помощи! — хотя, к сожалению, не разучились еще вообще кричать». И Заратустра заткнул себе уши, ибо к шумному ликованию высших людей каким-то странным образом примешивалось ослиное «И-А». «Им весело, — продолжал он, — и кто знает, быть может, веселятся они за счет хозяина дома? И хотя они учились смеяться у меня, не моему смеху научились. Хотя, что с того! Они уже немолоды и смеются, и выздоравливают по-своему; куда более худшее выносили уши мои и не возмущались. День этот — победа: уже отступает, бежит мой старый, заклятый враг — Дух Тяжести! Как хорошо кончается день, начавшийся так тяжело и скверно! И хочет он завершиться. Наступает вечер: он мчится по морю, лихой всадник! Как раскачивается он, блаженный, возвращаясь домой, на пурпурных седлах своих! Небо смотрит так ясно, мир так глубок: о вы все, удивительные люди, пришедшие ко мне, еще стоит жить, если жить рядом со мной!». Так говорил Заратустра. И вновь из пещеры послышались крики и смех высших людей: тогда он заговорил опять. «Клюет эта рыба, годится для нее приманка моя, и вот — отступает их враг, Дух Тяжести. Если я не ослышался, они уже учатся смеяться над собой. Действует на них мужская пища, сочные и укрепляющие притчи мои: и поистине, не угощаю я гнилыми овощами! У меня пища воинов, пища завоевателей; я пробуждаю новые желания. Новые надежды в руках и ногах их, сердца их расширяются. Новые слова находят они, и скоро будет их дух дышать дерзновением. Разумеется, такая пища не пригодна для детей и для томящихся унынием женщин — как старых, так и молодых. По-другому как-то надо убеждать нутро их: не врач я им и не учитель. Отвращение отступает от этих высших людей: ну что ж! это моя победа. В моем царстве они в безопасности, всякий глупый стыд бежит их, сердца их открываются. Они раскрывают сердца свои, счастливые часы возвращаются к ним, они тщательно обдумывают и находят успокоение, — они становятся благодарными. И то, что они становятся благодарными, считаю я лучшим признаком. Пройдет еще немного времени, и они придумают себе праздники и поставят памятники своим прежним радостям. Они выздоравливают!» — Так говорил с радостью Заратустра в сердце своем, глядя вдаль; а звери подошли ближе к нему и почтили покой его и счастье. 2 Но тут испуг овладел Заратустрой, ибо слух его, уже привыкший к шуму и смеху, доносившимся из пещеры, был поражен внезапно наступившей мертвой тишиной; а нос его учуял запах курящихся благовоний, как будто жгли сосновые шишки. «Что случилось? Чем они занимаются?» — спросил он себя и подкрался к входу в пещеру, так, чтобы увидеть гостей своих, оставаясь при этом невидимым. О чудо из чудес! Что же узрели глаза его! «Все они снова стали благочестивыми, они молятся, они обезумели!» — сказал он, безмерно удивленный. И действительно! Все высшие люди — оба короля, Папа в отставке, злой чародей, добровольный нищий, странник и тень, старый прорицатель, совестливый духом и самый безобразный человек — все они стояли на коленях, словно дети или старые набожные бабки, и молились ослу. А самый безобразный человек как раз начал хрипеть и сипеть, словно нечто невыразимое в нем искало исхода; когда же, наконец, он облек это в слова, то это было не что иное, как своеобразная благочестивая литания в честь осла, которому молились и воскуряли благовония. И таковы были слова ее: Аминь! Честь, и хвала, и мудрость, и благодарение, и сила, и слава Господу нашему во веки веков! — А осел издал крик: «И-А». Он взял на себя бремя наше, он принял образ слуги, сердце его терпеливо, и он никогда не скажет «Нет»; и тот, кто любит Господа своего, тот наказует его. — А осел издал крик: «И-А». Он не говорит: разве что постоянно произносит «Да» тому миру, который сотворил: так восхваляет он его. И в этом искушенность его, что не говорит он: так что редко бывает он неправ. — А осел издал крик: «И-А». Незаметно проходит он по миру. Серый цвет любит он, им окутывает добродетель свою. Если и есть дух у него, то он сокрыт: однако каждый верует в его длинные уши. — А осел издал крик: «И-А». Какая потаенная мудрость — иметь длинные уши, всегда говорить «Да» и никогда «Нет»! Не по своему ли образу и подобию сотворил он мир сей — то есть, как можно глупее? — А осел издал крик: «И-А». И прямыми, и кривыми путями ходишь ты; и мало заботит тебя, что кажется людям кривым, а что — прямым. По ту сторону добра и зла лежит царство твое. В том и невинность твоя, что не знаешь ты, что такое невинность. — А осел издал крик: «И-А». Никого не отвергаешь ты, ни королей, ни нищих. И детям не возбраняешь ты приходить к тебе, а если скверные мальчишки дразнят тебя, ты простодушно говоришь: «И-А». — А осел издал крик: «И-А». Любишь ты ослиц, и свежие фиги нравятся тебе, и воздаешь ты должное всякой пище. Запах чертополоха волнует сердце твое, когда случается тебе быть голодным. И в этом — божья премудрость. — А осел издал крик: «И-А». .......................................  дополение (коротко о книге Так говорил Заратустра) Непосредственная предыстория этой книги – своего рода ницшевской Библии, падает на начало 80-х годов, а точнее, на промежуток времени от августа 1881 до января 1883 г., когда, по позднему признанию Ницше, на него снизошли два «видения»: сначала мысль о «вечном возвращении», а потом и образ самого Заратустры. Дальнейшая хронология написания книги представляет собой совершенный образец чисто штурмового вдохновения. Книга создавалась урывками, но в необыкновенно короткие сроки: фактически чистое время написания первых трех частей заняло не больше месяца, по десять дней на каждую, так что окончательный календарь выглядит следующим образом: 1 – 10 февраля 1883 г. в Рапалло: 1-я часть; вышла в свет в июне того же года в лейпцигском издательстве Шмейцнера. 26 июня – 6 июля 1883 г. в Рапалло: 2-я часть; вышла в свет в сентябре в том же издательстве. 8 – 20 января 1884 г. в Сильс-Мария: 3-я часть; вышла в свет в марте там же. Последняя, 4-я часть была написана в Ницце в январе – феврале 1885 г. и вышла в свет в апреле того же года в издательстве Наумана в количестве 40 экземпляров, предназначенных только для узкого круга знакомых. С. Л. Франк вспоминает: «Зимой 1901-2 гг. мне случайно попала в руки книга Ницше „Так говорил Заратустра“. Я был потрясен – не учением Ницше, – а атмосферой глубины духовной жизни, духовного борения, которой веяло от этой книги». В книге повествуется о судьбе и учении бродячего философа, взявшего себе имя Заратустра в честь древнеперсидского пророка Зороастра (Заратуштры). Одной из центральных идей романа является мысль о том, что человек — промежуточная ступень в превращении обезьяны в сверхчеловека (нем. Übermensch): «Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком. Канат над бездной». Книга представляет собой отчасти поэтический, отчасти философский трактат, раскрывающий позицию самого Ницше относительно того, какое место человек занимает среди окружающего его общества, как он понимает свою жизнь, как путешествует, как познает себя и окружающий мир. В книге уделяется внимание общению человека с природой, с самим собой, и с окружающими людьми. Воспевается идея о необходимости идти своим путем. ............................................................................... © Copyright: Ф Ницше Так говорил Заратустра |
|
Философ Фридрих Ницше: Так говорил Заратустра читать текст - перевод на русский язык. zaratustra nicshe.