Ницше Фридрих: мысли и изречения: Быть хорошим немцем значит перестать им быть 

 
 Читай текст книги Фридриха Ницше - Человеческое слишком человеческое
 
321

Пресса. — Если подумать, что и сейчас все великие политические процессы тайком и скрытно прокрадываются на представление, что они заслоняются незначительными событиями и рядом с ними кажутся мелкими, что их глубинное воздействие сказывается и сотрясает почву лишь спустя много времени после того, как они прошли, — то какую же роль следует признать тогда за прессой, нынешней прессой с её ежедневным истошным воплем, призванным перекричать, поразить, ужаснуть, — не равна ли она просто перманентному отвлекающему шуму, ориентирующему слух и умы людей в ложном направлении?

322

После великого события. — Народ и человек, чьи души вышли на яркий свет во время великого события, обычно чувствует после этого потребность в ребячестве или в жестокости, как из стыда, так и для того, чтобы прийти в себя.

323

Быть хорошим немцем значит перестать им быть. — То, в чём усматривают национальные различия, есть нечто большее, чем понималось до сих пор, — а именно, это различие между разными ступенями культуры и в минимальной степени — что-то неизменное (да и то не в строгом смысле слова). Поэтому всякая аргументация, исходящая из национального характера, столь мало обязательна для того, кто работает над пересозданием убеждений, то есть над культурой. Если, к примеру, задуматься над тем, что уже было немецким, то теоретический вопрос: «Что является немецким?»{127} тотчас должен быть поправлен встречным вопросом: «Что является немецким сейчас?», — и любой хороший немец разрешит его на практике, а именно преодолевая свои немецкие качества. Ведь когда народ идёт вперёд и растёт, он всякий раз разрывает на себе пояс, дотоле придававший ему национальный вид: но если он остаётся в прежнем виде, отстаёт в росте, то его душу охватывает ещё один пояс; всё больше застывающая корка как бы выстраивает вокруг него темницу, стены которой постоянно растут. Стало быть, если в народе есть так много жёсткого, неизменного, то это говорит о том, что он стремится окаменеть и целиком и полностью хотел бы превратиться в памятник: это в определённый исторический момент и произошло с египтянами. Поэтому тот, кто желает немцам блага, должен подумать о том, как ему самому всё больше расти за пределы того, что является немецким. Вот почему поворот в сторону не немецкого всегда был признаком всех дельных людей нашего народа.

324

Суждения иностранца. — Один иностранец, путешествовавший по Германии, вызывал к себе антипатию и симпатию некоторыми своими мнениями в зависимости от местности, в которой останавливался. Все умные швабы, говаривал он, кокетливы. — Но другие швабы всё ещё полагали, что Уланд был поэт, а Гёте был безнравственным. — Самое большое достоинство немецких романов, получивших нынче известность, говорил он, состоит в том, что их не надо читать: их содержание уже и так известно. — Берлинцы-де кажутся более добродушными, чем южные немцы, потому что уж слишком насмешливы, а потому сносят насмешки и сами: а у южан такого не найдёшь. — Ум немцев подавляется, по его мнению, их пивом и газетами: он-де рекомендует им чай и памфлеты, разумеется, в виде лечения. — Присмотримся, советовал он, к различным народам состарившейся Европы на предмет того, как каждый из них с особым достоинством выставляет напоказ определённое качество старости, к удовольствию тех, что сидят перед этой великою сценой: как удачно представляют французы присущие старости благоразумие и любезность, англичане — её опытность и сдержанность, итальянцы — невинность и непринуждённость. Куда же девались другие маски старости? Где старость высокомерная? Где — властолюбивая? Где — алчная? — Самая опасная местность в Германии, по его мнению, — Саксония и Тюрингия: нигде нет большей умственной подвижности и знания людей наряду со свободомыслием, и всё это так скромно прикрыто ужасным языком и истовой услужливостью тамошних жителей, что и не замечаешь: ведь они — интеллектуальные фельдфебели Германии и её наставники в хорошем и в плохом. — Высокомерие северных немцев, говорил он, сдерживается их склонностью к послушанию, южных — склонностью к уюту. — Далее, ему показалось, что немецкие женщины достались немецким мужчинам в качестве домохозяек, неумелых, но очень самоуверенных: они-де так упорно говорят о себе только хорошее, что чуть ли не весь мир и уж во всяком случае их мужья убеждены в существовании специфически немецкой доблести домохозяек. — Когда разговор затем переходил к немецкой внешней и внутренней политике, он имел обыкновение рассказывать — в его устах это звучало как «выдавать», — что величайший государственный деятель Германии не верит в великих государственных деятелей. — Будущее немцев он нашёл опасным для них и для других: ведь они разучились радоваться (что так хорошо удаётся итальянцам), зато в результате великой карточной игры войн и династических революций приучились к эмоции, а, значит, в один прекрасный день у них будет восстание{128}. Ведь это последнее-де — самая сильная эмоция, какую может раздобыть себе народ. — Потому-то, по его словам, немецкие социалисты — самые опасные из всех: ведь ими не движет никакая определённая нужда; их недуг — не знать, чего они хотят; поэтому, даже добиваясь больших успехов, они будут томиться от жажды и в самом наслаждении, совсем как Фауст, хотя, вероятно, как Фауст очень плебейский. «Ведь Фауста-дьявола, — воскликнул он напоследок, — которым были так измучены образованные немцы, Бисмарк из них изгнал: тогда дьявол вселился в свиней{129} и стал хуже, чем когда бы то ни было.»

325

Мнения. — Подавляющее большинство людей суть ничтожества и считаются ничтожествами, покуда облачаются в общепринятые убеждения и публичные мнения согласно философии портных: платье делает человека. А о людях-исключениях нужно говорить: платье создаёт тот, кто его носит; мнения тут перестают быть публичными и становятся чем-то иным, нежели маски, уборы и облицовки.

326

Два рода трезвости. — Чтобы не путать трезвость от умственной усталости с трезвостью из сдержанности, надо обратить внимание на то, что первой свойственно скверное настроение, а второй — радостное.

327

Поддельная радость. — Не одобрять вещь ни днём больше, чем она кажется нам доброй, но прежде всего — ни днём раньше, — вот единственный способ поддерживать в себе подлинную радость: иначе она слишком легко становится пресной и гнилой на вкус, а в наше время относится к поддельным продуктам питания для целых слоёв народа.

328

Козёл добродетели. — Во всём наилучшем, что делает человек, другие, благоволящие ему, но не доросшие до его дела, немедля начинают искать какого-нибудь козла, чтобы принести его в жертву, думая, будто это козёл отпущения, — но это козёл добродетели.

329

Суверенность. — Чтить даже плохое и признавать свою связь с ним, если оно нравится, не имея никакого понятия о том, как можно стыдиться того, что доставляет удовольствие, — вот признак суверенности в большом и в малом.

330

Воздействие — фантом, а не действительность. — Человек значительный мало-помалу усваивает, что когда он оказывает воздействие, то оказывается фантомом в головах других людей и, возможно, подвергает себя изощрённой душевной пытке — задавать себе вопрос, не стоит ли ему поддерживать существование этого своего фантома ради блага ближних.

331

Брать и давать. — Когда у человека отнимают (или выхватывают перед его носом) пустяк, он не замечает, что ему дали куда большее, а может, и самое большое.

332

Быть хорошим землепашцем. — Всякое отклонение и отрицание говорит о нехватке плодотворности: в сущности, если бы мы только были хорошей пашней, у нас всё шло бы в дело без остатка, и в любой вещи, в любом событии или человеке мы видели бы желанные удобрения, дожди или тёплые лучи солнца.

333

Общение как наслаждение. — Если человек с чувством отрешённости в душе намеренно держится одиночества, то благодаря этому он может сделать редкое удовольствие от общения с людьми изысканным лакомством для себя.

334

Уметь страдать на людях. — Надо афишировать своё злополучье и время от времени вздыхать так, чтобы было слышно вокруг, лить слёзы так, чтобы было видно: ведь если показывать другим, как ты уверен в себе и счастлив несмотря на боль и лишения, то спровоцируешь их на зависть и злобу! — А нам следует заботиться о том, чтобы не портить своих ближних; да и, кроме того, в названном случае они заставили бы нас жестоко поплатиться, так что если мы выносим свои страдания на публику, то это в любом случае даёт нам и личные выгоды для себя.

335

Теплота вершин. — На вершинах теплее, чем полагают внизу, и особенно теплее зимой. Мыслящим людям понятно, что означает эта парабола.

336

Хотеть доброго, уметь прекрасное. — Делать добро — этого ещё недостаточно, нужно иметь желание делать добро и, по выражению поэта, воспринять Божество в свою волю{130}. Но прекрасного хотеть нельзя, надо уметь его, в невинности и слепоте, без всякой душевной жажды новизны. Кто зажигает свой фонарь, чтобы найти совершенных людей, пусть обращает внимание на такой вот признак: это те, которые всегда действуют ради добра и при этом всегда создают что-то прекрасное, не думая об этом. Множество людей превосходных и благородных со всей их доброй волей и всеми их добрыми делами по неспособности и нехватке прекрасной души неизменно выглядят безотрадно и безобразно; их вид отталкивает и вредит самой добродетели из-за отвратительных одеяний, которыми облекает её их скверный вкус.

337

Опасность для отрешившихся. — Надо остерегаться строить свою жизнь на слишком узкой основе алчности: ведь если отказывать себе в радостях, которые несут с собою должности, знаки почёта, связи, чувственные наслаждения, комфорт, искусства, то наступит день, когда ты увидишь, что вместо мудрости в результате отречения получил в соседи пресыщенность жизнью.

338

Окончательное мнение о мнениях. — Следует либо скрывать свои мнения, либо скрываться за своими мнениями. Кто поступает иначе, тот не умеет жить или принадлежит к ордену святых сорвиголов.

339

«Gaudeamus igitur»[70]. — Радость, верно, даёт освежающие и исцеляющие силы и для нравственной природы человека: иначе почему душа наша, нежась в солнечных лучах радости, невольно решается «быть доброй» и «достичь совершенства», и при этом её охватывает, подобно трепету блаженства, предчувствие совершенства?

340

Когда тебя хвалят. — Пока тебя хвалят, думай только о том, что ты ещё не на своей собственной дороге, а на дороге того, кто хвалит.

341

Любовь к мастеру. — Подмастерье любит мастера так, мастер мастера — иначе.

342

Слишком прекрасное и человеческое. — «Природа слишком прекрасна для тебя, несчастного смертного» — такое чувство встречается в людях нередко: но несколько раз, пристально созерцая всё человеческое, его полноту, силу, нежность, сложность, я испытывал чувство, будто должен со всем смирением заявить: «Да и человек слишком прекрасен для того, кто его рассматривает!» — причём не только человек нравственный, а всякий.

343

Подвижная собственность и латифундия. — Если жизнь обошлась с человеком прямо-таки как грабитель и, сколько могла, отняла у него честь, радость, близких, здоровье, имущество любого рода, то, возможно, задним числом, после первого испуга, он обнаружит, что стал богаче, чем дотоле. Ведь только теперь он и узнает, какая собственность принадлежит ему настолько, что ни один грабитель и пальцем до неё не сможет дотронуться: тогда, возможно, он выйдет из любого грабежа и смятения с гордо поднятой головою крупного латифундиста.

344

Невольно возникающие идеальные образы. — Самое неловкое чувство, какое бывает на свете, — обнаружить, что тебя неизменно принимают за нечто более возвышенное, чем ты есть. Ведь надо признаться себе в том, что нечто в тебе — ложь и обман: твои слова, выражение лица, жесты, взгляды, действия, и это обманчивое нечто, столь же неизбежное, как и твоя честность во всём остальном, мало-помалу упраздняет её действующую силу и ценность.

345

Идеалист и лжец. — Нельзя давать в себе воли и самому утончённому удовольствию — возведению вещей в идеал: иначе в один прекрасный день истина покинет нас с проклятьем на устах: «Ты лжец с головы до ног, я и знать тебя не желаю!»

346

Быть превратно понятым. — Когда тебя превратно понимают в целом, невозможно окончательно устранить какое-нибудь отдельное недоразумение. Это надо понимать, если не хочешь тратить лишних сил на свою защиту.

347

Слова трезвенника. — Пей себе своё вино, услаждавшее тебя всю жизнь, — какое тебе дело до того, что мне приходится быть трезвенником? Разве вино и вода — не миролюбивые, братские стихии, уживающиеся без перекоров?

348

В стране людоедов. — В одиночестве одинокий пожирает сам себя, на людях его пожирают люди. Вот и выбирай.

349

В точке замерзания воли. — «В конце концов он когда-нибудь всё же наступит — тот час, который укутает тебя золотым облаком безбольности, когда душа наслаждается собственной усталостью и в терпеливой игре со своим терпением уподобляется морским волнам, что плещутся о берег тихим летним днём, в отблесках цветного вечереющего неба, плещутся и снова стихают — без конца, без цели, без утоления, без нужды, — вся покой в радости от перемен, вся прилив и отлив в пульсирующей жизни природы.» Так чувствуют и говорят все больные: но как только этот час для них настаёт, так, после кратковременного наслаждения, приходит скука. Однако эта скука — тёплый ветер для заледеневшей воли: воля пробуждается, шевелится и снова рождает одно желание за другим. — Испытывать желания — вот первый признак выздоровления или улучшения.

350

Отвергнутый идеал. — В виде исключения бывает, что человек достигает вершин лишь после того, как отвергнет свой идеал: ведь прежде этот идеал подгонял его слишком быстро, так что он всякий раз сбивался с дыхания и невольно останавливался в середине пути.

351

Предательская склонность. — Признак человека завистливого, но стремящегося подняться выше, возьмём себе это на заметку, — что его притягивает мысль, будто в столкновении с другим, превосходящим его, есть только один выход — любовь.{131}

352

Лестничное счастье. — Как остроумие иных людей не поспевает за случаем, так что случай уже ускользнул в дверь, а остроумие всё ещё стоит на лестнице, — так у других людей встречается своего рода лестничное счастье, бегущее слишком медленно, чтобы всегда поспевать за быстротекущим временем: лучшее, чем они могут насладиться от какого-нибудь переживания, от целого этапа жизни, выпадает им на долю лишь долгое время спустя, нередко лишь как слабый пряный аромат, пробуждающий тоску и печаль, — как будто когда-нибудь можно было как следует напиться в этой стихии. Но теперь слишком поздно.

353

Пунктики. — Если у человека есть несколько пунктиков, это ещё не признак его умственной незрелости.

354

Сидеть с победоносным видом. — Если ты хорошо сидишь на лошади, то противник теряет мужество, зритель отдаёт тебе своё сердце — так зачем же ещё и нападать? Сиди себе, как человек, одержавший победу!

355

Опасность восхищения. — Слишком сильно восхищаясь чужими добродетелями, можно утратить вкус к своим собственным, а в конце концов, по неопытности, утратить и их самих, а чужие как замену своим не сохранить.

356

Польза от слабого здоровья. — Кто часто болеет, тот не только из-за частых выздоровлений куда больше наслаждается здоровьем, но и обладает в высшей степени обострённым чутьём на всё здоровое и болезненное в произведениях и поступках, своих и чужих: поэтому, к примеру, именно хворые писатели — а почти все великие, увы, среди них — обычно выдерживают в своих сочинениях много более уверенный и ровный тон здоровья, ведь они лучше, чем люди крепкие телом, знают философию душевного здоровья и выздоровления, а также её наставников: предполуденного часа, солнечного света, леса и родника.

357

Измена, условие мастерства. — Тут уж ничего не поделаешь: у каждого мастера есть лишь один ученик — да и тот ему изменяет: ведь ему тоже суждено стать мастером.

358

Никогда не бывает напрасным. — На горы истины ты никогда не взбираешься напрасно: либо уже сегодня ты подымешься ещё выше, либо укрепишь силы, чтобы подняться выше завтра.

359

За мутным стеклом. — Неужели та часть мира, которую вы видите через это окно, так прекрасна, что вы ни за что не желаете смотреть в любое другое, — и, мало того, даже пытаетесь воспрепятствовать в этом другим людям?

360

Признак больших перемен. — Когда человек обращается в мечтах к давно забытым или умершим, то это знак того, что он пережил большую перемену в себе и что почва, на которой он живёт, полностью перерыта: тогда воскресают мёртвые, а наша старина становится новью.

* * *
Вы читали текст из книги философа Фридриха Ницше "Человеческое, слишком человеческое". Эта книга, в которой Ницше восстал против религии, морали, нравственности и прежних ценностей человека. Фридрих Ницше идёт против идеалов, христианской культуры и метафизики. Скандальная слава Ницше, отвергающего общественные устои, устоявшиеся нравы и обычаи, начинается именно с книги «Человеческое, слишком...» (1878)
Текст книги приводится в нескольких переводах на русский (содержание слева)
Добавлен том второй, где приводятся "Мнения и Изречения" - в форме коротких афоризмов, мыслей и высказываний. Также, добавлена книга "Странник и его тень", которую переводчик посчитал частью "Человеческого..."
Философские цитаты Фридриха Ницше, его афоризмы, произведения и книги о философе - вы можете читать онлайн на этом сайте.
Надеемся, что эта книга откроет для вас новый мир...
Спасибо за чтение!  Фридрих Ницше - жив!

.................................................
© Copyright: Ницше Фридрих произведения и цитаты