Ницше Фридрих: Странник и его тень: Можно многое услышать, не вслушиваясь 

 
 Читай текст книги Фридриха Ницше - Человеческое слишком человеческое
 
241

Как мыслители используют разговор. — Можно многое услышать, не вслушиваясь, — если умеешь хорошо видеть, но на время терять из виду самого себя. Но люди не умеют использовать разговор; слишком много внимания они тратят на то, что говорят сами и чем хотят возразить, в то время как настоящий слушатель нередко довольствуется тем, чтобы ответить скупо, сказав что-нибудь вообще в виде дани вежливости, но удержать в чуткой памяти всё, что произнёс другой, вместе с его манерой интонировать и жестикулировать, с тем, как он это произнёс. — В обычном разговоре каждый мнит ведущим себя, как если бы два корабля, плывя рядом и то и дело слегка сталкиваясь бортами, простодушно полагали бы, что сосед плывёт следом или даже тащится за ним на буксире.

242

Искусство извиняться. — Когда кто-то перед нами извиняется, он должен делать это очень хорошо: иначе у нас появляется соблазн считать виноватыми себя и испытывать неприятные чувства.

243

Неловкость в общении. — Корабль твоих мыслей сидит в воде слишком глубоко, чтобы ты мог на нём плавать по водам этих дружелюбных, порядочных, предупредительных людей. Там слишком много мелей и песчаных банок: тебе пришлось бы крутиться и вертеться, постоянно смущаясь, а те тоже сразу же смутились бы — из-за твоего смущения, причин которого они никак не могли бы понять.

244

Лиса из лис. — Настоящая лиса называет кислым не только тот виноград, которого не может достать, но и тот, который достаёт из-под носа у других.

245

В самом тесном общении. — Как бы тесно ни были люди связаны друг с другом, а всё равно в их общем горизонте останутся все четыре стороны света, и подчас они это чувствуют.

246

Молчать из отвращения. — Вот кто-то как мыслитель и человек претерпевает глубокие и болезненные изменения, а потом публично в этом признаётся. А слушатели ничего не замечают! Думают, будто он ничуть не изменился! — Это обычное зрелище у иных писателей уже вызывало отвращение: они слишком высоко оценили человеческую разумность и, поняв свою ошибку, дали обет молчания.

247

Серьёзность в делах. — Для иных богатых и знатных людей дела — своего рода отдых от слишком долгой и вошедшей в привычку праздности: потому-то они и относятся к делам так серьёзно и со страстью, как другие люди — к своим редким часам досуга и любимых занятий.

248

Двойной смысл взгляда. — Как бывает, что на воды у твоих ног внезапно набегает чешуйчатая рябь, так и в человеческом взгляде встречается такая внезапная зыбкость и двусмысленность, замечая которые, спрашиваешь себя: что это — ужас? улыбка? или то и другое вместе?

249

Позитивное и негативное. — Этому мыслителю не нужны ничьи возражения: для такого дела ему достаточно самого себя.

250

Месть пустых сетей. — Надо быть осторожным со всеми людьми, которыми владеет горькое чувство рыбака, после трудного дня возвращающегося домой с пустыми сетями.

251

Не заявлять о своих правах. — Проявлять свою власть — это стоит труда и требует отваги. Поэтому многие люди не заявляют о своих совершенно законных правах, ведь эти права — своего рода власть, а они слишком ленивы или трусливы, чтобы пустить её в ход. Добродетели, прикрывающие этот порок, называются снисходительностью и терпимостью.

252

Светочи. — В обществе не было бы солнечного света, если бы его не приносили прирождённые подлизы, я имею в виду так называемых угодников.

253

Всего милосерднее. — Только что снискав себе почёт и немного поев, человек бывает всего милосерднее.

254

К свету. — Люди теснятся к свету не для того, чтобы лучше видеть, а чтобы ярче сиять. — Перед кем они сияют, того и считают светом.

255

Ипохондрики. — Ипохондрик — это человек, у которого как раз достаточно ума и желания пускать его в ход, чтобы глубоко вникать в свои страдания, свои потери, свои ошибки: но лужок, на котором он кормится, слишком мал; он объедает на нём всю траву, так что в конце концов вынужден искать отдельные стебельки. Тогда он превращается в завистника и скрягу — и становится совершенно невыносим.

256

Возмещение. — Гесиод советует сразу, как только у нас появляется возможность, вдоволь и как можно обильней отдаривать соседа, выручившего нас из беды.{165} Тогда сосед очень доволен — ведь единожды проявленная доброта приносит ему проценты; доволен и тот, кто отдаривает, поскольку как даритель небольшим избытком выкупает небольшое унижение от единожды принятой посторонней помощи.

257

Тоньше, чем нужно. — Мы проявляем куда более тонкую наблюдательность относительно того, замечают ли другие наши слабости, чем относительно слабостей этих других: отсюда следует, что она тоньше, чем нужно.

258

Светящаяся тень. — Совсем рядом с людьми, тёмными, как ночь, почти всегда находится, словно привязанная к ним, светлая душа. Она — как бы негативная тень, которую те отбрасывают.

259

Можно ли не мстить за себя? — Существует так много утончённых видов мести, что человек, у которого есть повод к мщению, может, в сущности, делать что угодно или не делать ничего: всё равно спустя какое-то время все сойдутся в мнении, что он за себя отомстил. Стало быть, вряд ли человек волен не мстить за себя: он даже не смеет сказать, что не хочет этого, ведь пренебрежение к мести истолкуют и почувствуют как некую утончённую, весьма чувствительную месть. — Откуда следует, что не стоит делать ничего сверх необходимого — —

260

Заблуждение почитателей. — Каждый думает, будто выражает мыслителю приятное для него почтение, показывая, как самостоятельно пришёл к точно такой же мысли и даже к точно такому же её выражению; и всё же, выслушивая подобные сообщения, мыслители редко приходят в восхищение, зато часто начинают испытывать недоверие к собственной мысли и её выражению: про себя они решаются их пересмотреть. — Если хочешь выразить кому-нибудь своё почтение, надо удерживаться от выражений единомыслия: они ставят на один уровень. — Во множестве случаев дело пристойного поведения в обществе выслушать мнение так, как будто оно не совпадает с нашим собственным, мало того, как будто оно выходит за пределы нашего кругозора: к примеру, когда человек старый, бывалый вдруг в виде исключения раскрывает перед слушателями ларец своих познаний.

261

Письмо. — Письмо — это визит без приглашения, а почтальон — посредник неучтивых набегов. Каждую неделю надо бы один час уделять приёму корреспонденции, а потом принимать ванну.

262

Предвзятый. — Некто сказал: «У меня предвзятое отношение к себе с самого детства: поэтому в любом порицании я вижу что-то верное, а в любой похвале — что-то глупое. Похвалы я обычно ценю слишком мало, а порицания — слишком высоко».

263

Путь к равенству. — Несколько часов восхождения в горы — и вот уже негодяй и святой становятся довольно похожими друг на друга существами. Усталость — кратчайший путь к равенству и братству, а сон наконец добавляет к ним свободу.

264

Клевета. — Если ты почувствуешь, что тебя касается по-настоящему подлое подозрение, не ищи его источник у своих честных и простодушных врагов; ведь если бы они наплели о нас что-то подобное, то как наши враги не нашли бы себе ни у кого веры. А вот те, которым мы долгое время приносили наибольшую пользу, но которые по какой-то причине тайком могут быть уверены в том, что больше ничего от нас не получат, — такие люди в состоянии пустить о нас подлый слух: и им поверят, во-первых, потому что невозможно представить себе, чтобы они причиняли вред самим себе, а, значит, и выдумывать им о нас нечего; во-вторых, потому что они знают нас лучше. — Человек, которого так подло оклеветали, может утешиться, говоря себе: клевета — это чужая болезнь, разразившаяся в моём теле; она доказывает, что общество — это единое (моральное) тело, так что я могу опробовать на себе лечение, которое должно пойти впрок другим.

265

Царствие небесное детства. — Блаженное состояние детей — точно такой же миф, как и блаженство гиперборейцев, о котором рассказывали греки. Если на земле вообще есть блаженство, думали они, то уж, конечно, где-то как можно дальше от нас, где-то там, на краю земли. Точно так же думают и люди постарше: если уж человек вообще может быть счастлив, то уж, конечно, в возрасте, как можно более далёком от нашего, у самого порога жизни. Кое для кого из людей величайшее счастье, которого он может сподобиться, — вид детей сквозь покрывало этого мифа: он сам доходит тогда до преддверия царствия небесного, говоря: «пустите детей приходить ко Мне, ибо таковых есть Царствие Божие»{166}. — Миф о царствии небесном детей в ходу повсюду, где в нынешнем мире есть место сентиментальности.

266

Нетерпеливые. — Именно растущие не хотят роста: они для этого слишком нетерпеливы. Подростки не хотят ждать момента, когда, после долгих занятий, страданий и лишений, их картина людей и вещей достигнет полноты; поэтому они принимают на веру какую-нибудь другую, уже стоящую наготове, напрашивающуюся, — как будто линии и краски их картины должны быть даны им заранее; они бросаются на грудь какому-нибудь философу или поэту, после чего вынуждены долго отрабатывать барщину, изменяя себе. Тут они многое усваивают, но часто забывают из-за этого самое достойное изучения и познания — самих себя; на всю жизнь они остаются приверженцами какой-нибудь партии. Ах, как много скуки надо перетерпеть, как много пота пролить, пока не найдёшь свои краски, свою кисть, свой холст! — Да и тогда ты ещё далеко не мастер в искусстве своей жизни — но по крайней мере уже хозяин в своей мастерской.

267

Воспитателей не бывает. — Человек мыслящий может говорить только о самовоспитании. Воспитание молодёжи со стороны взрослых — либо эксперимент над кем-то ещё неизвестным, непознаваемым, либо полное нивелирование, предназначенное для того, чтобы приспособить новое существо, каким бы оно ни было, к господствующим привычкам и обычаям: стало быть, в том и другом случае нечто недостойное мыслителя, творение родителей и учителей, то, что один из отважно-честных мыслителей назвал nos ennemis naturels[85]. — В один прекрасный день, когда, по общему мнению, человек уже давно воспитан, он открывает самого себя: тогда-то и начинается дело мыслителя, тогда-то и настаёт пора звать его на помощь — не в качестве воспитателя, а как воспитавшего себя человека, обладающего опытом.

268

Сострадание юности. — Нам бывает жалко, когда мы слышим, что у одного юноши уже выпадают зубы, а другой слепнет. А если бы мы знали обо всём необратимом и безнадёжном во всей его натуре — насколько же велико было бы тогда наше сожаление! — Но отчего мы при этом, в сущности, страдаем? Оттого, что юность должна продолжать то, что мы начали, а всякий вред и надлом её сил, того и гляди, нанесёт ущерб нашему делу, которое вот-вот перейдёт в её руки. Это сожаление о плохой гарантии нашему бессмертию: или, если мы чувствуем себя лишь исполнителями миссии, возложенной на нас человечеством, сожаление о том, что эта миссия перейдёт в руки более слабые, чем наши.

269

Возрасты жизни. — Сравнение четырёх времён года с четырьмя возрастами жизни — это достопочтенная глупость. Никакому времени года не соответствуют ни первые, ни последние двадцать лет жизни — если, конечно, проводя такое сравнение, не довольствоваться представлением о белизне волос и снега и подобными играми красок. Первые двадцать лет — это подготовка к жизни вообще, ко всему году жизни, своего рода затяжной новогодний праздник; а последние двадцать лет огладываются, осознают, приводят к строю и гармонии всё пережитое до сих пор: вот так же, только в миниатюре, мы делаем в каждый новогодний праздник с ушедшим годом. Но между ними и впрямь простирается время, которое напрашивается на сравнение с временами года: время между двадцатью и пятьюдесятью годами (если вести счёт целыми десятилетиями, хотя само собой понятно, что каждый должен уточнить для себя эти грубые рамки, сообразуясь со своим опытом). Эти три десятилетия соответствуют трём временам года: лету, весне и осени — зимы в человеческой жизни не бывает, если только не называть зимой, увы, нередко наступающие суровые, холодные, одинокие, мало обещающие, бесплодные полосы болезни. Годы от двадцатого до тридцатого: горячие, душные, грозовые, пышно произрастающие, утомляющие, годы, когда человек восхваляет прожитый день, утирая со лба пот: годы, когда работа кажется нам тяжёлой, но такой нужной, — эти годы от двадцати до тридцати суть лето жизни. Зато следующие десять — это весна: воздух то слишком тёпел, то слишком холоден, постоянно движется и возбуждает, повсюду течёт сок, дружно растут листья, благоухают цветущие деревья и кусты, много пленительных утр и ночей, работа, для которой нас пробуждают птичьи песни, настоящая работа по душе, своего рода наслаждение собственным здоровьем, усиленное предвкушающими надеждами. И, наконец, годы от сорока до пятидесяти: таинственные, как всё замершее; подобные высокой и широкой горной равнине, по которой гуляет свежий ветер; ясное безоблачное небо над нею, неизменно глядящее с тою же кротостью весь день вплоть до ночи: время урожая и глубочайшего веселья — это осень жизни.

270

Женский ум в нынешнем обществе. — Как женщины нынче думают о мужском уме, можно судить по тому, что при всём своём умении украшаться они думают сначала о чём угодно, только не о том, чтобы специально подчеркнуть присутствие ума в выражении своего лица или его отдельных чертах: наоборот, они всё это прячут, зато хорошо умеют придавать себе выражение жадной чувственности и глуповатости, к примеру, зачёсывая волосы на лоб, — особенно если этих качеств им не хватает. Их уверенность в том, что ум в женщине отпугивает мужчин, доходит до того, что они сами предпочитают отрицать у себя остроту ума и нарочно навлекать на себя славу недалёких; этим они, вероятно, пытаются сделать мужчин более доверчивыми: тогда вокруг них словно ширится мягкий приглашающий сумрак.

271

Величие и бренность. — Наблюдающего трогает до слёз мечтательно-блаженный взгляд, которым молодая красивая жена смотрит на своего супруга. При этом его охватывает осенняя грусть — по поводу как величия, так и бренности человеческого счастья.

272

Жертвенность. — Иные женщины обладают intelletto del sacrifizio[86] и не рады жизни, если супруг не хочет приносить их в жертву: ведь тогда они не знают, что делать со своим разумом, — и неожиданно из жертвенного животного превращаются в жреца, творящего жертвы.

273

Неженское. — «Глупа, как мужчина», говорят женщины; «труслив, как баба», говорят мужчины. Глупость в женщине — неженское качество.

274

Мужской и женский темпераменты и смертность. — У мужского пола темперамент хуже, чем у женского, — это следует из того, что дети мужского пола больше подвержены смертности, чем дети женского пола, очевидно, потому, что они с большей лёгкостью «выходят из себя»: их необузданность и неуживчивость обостряют любой недуг, и он становится смертельным для них.

275

Эпоха циклопических построек. — Европа неудержимо демократизируется, и кто этому противится, всё равно использует здесь те самые средства, которые каждому предоставила лишь идея демократии, делая такие средства даже более удобными и сильными: а самые заклятые враги демократии (то есть революционные умы), кажется, существуют только для того, чтобы страхом, который они внушают, всё быстрее подгонять различные партии вперёд по пути демократии. Да и впрямь можно струхнуть перед теми, кто теперь сознательно и честно готовит такое будущее: есть в их лицах что-то безотрадное и однообразное и, кажется, даже их мозг занесён серой пылью. И всё же может случиться, что потомки когда-нибудь посмеются над этими нашими страхами, думая о демократической работе ряда поколений примерно так же, как мы — о строительстве каменных дамб и оборонительных стен, — как о деятельности, которая неизбежно оставляет на одеждах и лицах много пыли и неминуемо делает немного тупоумными и самих рабочих; но кто из-за этого захочет, чтобы такое дело осталось несделанным? Кажется, что демократизация Европы — звено в цепи тех чудовищных профилактических мероприятий, какие представляет собою идея нового времени и какими мы отличаемся от средневековья. Вот и настала эпоха циклопических построек! Наконец-то стал надёжным фундамент для безопасного строительства будущего! Плодоносные поля культуры впредь не могут быть смыты за одну ночь дикими и бессмысленными горными потоками! Идёт постройка каменных дамб и оборонительных стен против варваров, против эпидемий, против телесного и умственного порабощения! И всё это поначалу понимается буквально и грубо, но мало-помалу начинает пониматься во всё более возвышенном и духовном виде, так что все указанные здесь мероприятия предстают глубокомысленными общими приготовлениями наилучшего мастера садового искусства, который сможет приступить к своей настоящей задаче лишь тогда, когда будут полностью решены те задачи! — Правда, при огромных временных расстояниях, отделяющих тут средство от цели, при отчаянном, неимоверном труде, напрягающем силы и ум целых столетий, труде, нужном уже только для того, чтобы создать или раздобыть каждое отдельное средство, нельзя предъявлять нынешним рабочим слишком суровых требований, если они во всеуслышание заявляют, что стена и шпалеры уже и есть предел и последняя цель; ведь пока никто не видит садовника и плодовые деревья, ради которых существуют эти шпалеры.

276

Право всеобщего голосования. — Народ не давал себе права на всеобщее голосование: всюду, где оно действует, он его получил и принял на время. Но в любом случае у него есть право отказаться от этого права, если оно не отвечает надеждам народа. Кажется, сейчас это всюду и происходит: ведь когда при решении какого-нибудь вопроса, где оно применяется, к избирательным урнам приходит едва две трети имеющих право голоса, а иногда не является и простое большинство голосующих, то это — вотум недоверия ко всей системе голосования. — Тут надо судить даже ещё намного строже. Закон, гласящий, что простое большинство выносит окончательное решение по вопросам общественного блага, не может стоять на том же фундаменте, который благодаря ему же ещё только должен быть построен: он безусловно нуждается в фундаменте более широком, а таким фундаментом выступает полное единогласие. Всеобщее избирательное право не может быть только выражением воли простого большинства: изъявить свою волю должна вся страна. Поэтому чтобы снова отказаться от него как негодного, достаточно уже несогласия ничтожного меньшинства: и как раз таким несогласием является неучастие в голосовании, которое рушит всю систему голосования. «Абсолютное вето» отдельного человека, или, чтобы уж не мелочиться, вето нескольких тысяч человек нависает над этой системой, как непреклонность правосудия: пользуясь им, каждый раз следует, в соответствии с долей голосующих от общего числа избирателей, сперва доказать, что эта система ещё легитимна.

277

Скверная логика. — Как скверно люди пользуются логикой в незнакомых им областях, даже если, будучи учёными, они прекрасно освоились с нею в своей! Это просто позор! Вот почему именно этой плохой логике принадлежит последнее слово во всемирных процессах, в политике, во всём неожиданном и настоятельном, что приносит с собою почти каждый день: ведь никто досконально не разбирается в том новом, что появилось за ночь; все политические спекуляции, даже если в них пускаются величайшие государственные деятели, — не более чем импровизации на авось.

278

Предпосылки машинного века. — Пресса, машина, железные дороги, телеграф — предпосылки, извлечь из которых выводы на тысячу лет вперёд ещё никто не отваживался.

279

Тормоз для культуры. — Когда мы слышим, что там у мужчин нет времени на продуктивные занятия; учения и парады отнимают у них весь день, а остальное население должно их кормить и одевать, их же костюмы крикливы, часто пёстры и нелепы; там признаются лишь немногие отличительные особенности, а люди подобны друг другу больше, чем где-либо ещё, либо же с ними обращаются как с подобными; там требуют послушания и слушаются без рассуждений: отдают приказы, но как огня боятся убеждать; там немного наказаний, но эти немногие суровы и быстро доходят до последнего, самого страшного; величайшим преступлением там считается предательство, а критиковать недостатки решаются только самые смелые; отдельные человеческие жизни ценятся там дёшево, а честолюбие нередко принимает такие формы, что угрожает жизни; — тот, кто всё это услышит, тотчас скажет: «Это картина общества варварского, находящегося в опасности». Возможно, кто-то добавит: «Тут изображена Спарта»; но кто-нибудь призадумается и сделает ошибочный вывод, будто тут описана наша современная армия, какой она существует посреди нашей культуры и общества, имеющих другую природу, — как живой анахронизм, как изображение варварского, находящегося в опасности общества (которое уже упоминалось), как посмертное творение прошлого, способное послужить колёсам настоящего лишь тормозом. — Между тем и тормоз для культуры бывает в высшей степени необходим: а именно, когда всё дело слишком быстро катится под гору или, как, возможно, в данном случае, слишком быстро идёт в гору.

280

Больше уважения к знающим! — При конкуренции труда и продавцов публика сделалась судьёй над ремеслом: но у неё нет строгой компетентности, и она судит по внешнему виду товаров. Следовательно, при господстве конкуренции будет возрастать искусство видимости (и, возможно, вкуса), зато, вероятно, упадёт качество всех продуктов. Следовательно, если только разум не упадёт в цене, когда-нибудь такой конкуренции будет положен конец, а победу над нею одержит какой-то новый принцип. О ремесле должен судить лишь мастер-ремесленник, а публика должна зависеть от своей веры в личность и честность того, кто выносит суждение. Поэтому не должно быть никакой анонимной работы! Поручителем за неё должен быть как минимум какой-нибудь знаток дела, и если имени производителя на товаре не будет или оно ни о чём не говорит публике, он должен в виде залога ставить своё имя. Доступность продукта — ещё одна разновидность видимости и обмана для профанов, ведь только долговечность решает, что вещь доступна — и насколько она доступна; но судить о ней трудно, а уж профану в ремесле и подавно невозможно. — Итак: приоритет нынче отдаётся тому, что бьёт в глаза и стоит недорого, — а это, естественно, продукты машинной работы. Зато машина со своей стороны как причина величайшей скорости и небрежности изготовления благоприятствует самым продаваемым товарам: в противном случае она не дала бы заметной прибыли; она употреблялась бы слишком мало и слишком часто останавливалась бы. Но что будет самым продаваемым — об этом, как уже сказано, судить публике: оно должно быть как можно более обманчивым, то есть тем, что сначала кажется хорошим, а затем кажется и доступным. Стало быть, и в сфере труда нашим лозунгом должно быть: «Больше уважения к знающим!»

* * *
Вы читали текст из книги философа Фридриха Ницше "Человеческое, слишком человеческое". Эта книга, в которой Ницше восстал против религии, морали, нравственности и прежних ценностей человека. Фридрих Ницше идёт против идеалов, христианской культуры и метафизики. Скандальная слава Ницше, отвергающего общественные устои, устоявшиеся нравы и обычаи, начинается именно с книги «Человеческое, слишком...» (1878)
Текст книги приводится в нескольких переводах на русский (содержание слева)
Добавлен том второй, где приводятся "Мнения и Изречения" - в форме коротких афоризмов, мыслей и высказываний. Также, добавлена книга "Странник и его тень", которую переводчик посчитал частью "Человеческого..."
Философские цитаты Фридриха Ницше, его афоризмы, произведения и книги о философе - вы можете читать онлайн на этом сайте.
Надеемся, что эта книга откроет для вас новый мир...
Спасибо за чтение!  Фридрих Ницше - жив!

.................................................
© Copyright: Ницше Фридрих произведения и цитаты